Мемуары власовцев - [52]

Я подошел к столу. Меня спрашивали возраст, чин и какую должность занимал. На все я ответил правдиво. Тогда опрашивающий лейтенант сказал: «Значит, ты большая птица. А сколько выпусков ты сделал? Теперь сам у нас поучишься!»

После опроса я отошел вглубь завода и присел на какую-то разоренную машину. Постепенно все удобные для сидения места стали заполняться. А потом и неудобные тоже.

Проходя мимо меня, какой-то красный сержант остановился и сказал: «Эй, послушай! Снимай шинель. Давай мне!» Я ответил: «Холодно». «Не разговаривай, вот тебе одеяло». Я вынужден был взять одеяло. Шинель он моментально надел на себя и исчез.

Прошел длинный день, и предыдущая ночь была бессонной. Все устали, и я лег на землю. Тут началась «подгонка» сапог. Красные солдаты снимали с себя ботинки, а у нас брали сапоги. Эта «торговля» продолжалась целую ночь.

На утро все красновские офицеры были в туфлях и рваных ботинках. Мы за ночь стали неузнаваемыми. Кителя, брюки галифе поснимали. В таком печальном виде мы ждали поезда для отправки в г. Грац, в тюрьму «на курорт».

В 9 часов утра пришло два железнодорожных состава и началась погрузка.

Офицеры, бывшие на командных должностях, должны были садиться в один состав, а резервные офицеры, не бывшие на командных должностях, в другой. Конечно, все бросились во второй состав, думая себя спасти. Мне не приходило в голову скрываться, т. к. все меня знали в лицо.

И вот мой состав пошел в Грац. Нас сгрузили на запасных путях, и мы пошли пешком в тюрьму. Пошел летний дождь, мы промокли до нитки. Ждали 2 часа, когда впустят в тюрьму. Австрийская тюрьма была образцовая. Камеры были хорошие, чистые, с большими окнами, с одиночными железными кроватями. На каждой раньше были матрацы. При нас все матрацы убрали. Камера была рассчитана на 20 человек, а нас поместили 40. Спустя два дня прислали немецких офицеров из Первой Каз. дивизии. Мы их видели через окно, потому что их выводили на работу во двор тюрьмы. Мы просились на работу тоже, но нам не разрешили. Кормили хорошо. Готовил повар — австрияк. Подавали кушанья русские девушки. Они старались нам всячески угодить. Мы томились от безделья. Нам казалось, что нас постепенно будут расстреливать. Всякие слухи ходили по камерам, один страшнее другого. Рассказывали, что того или другого расстреляли, а потом оказывалось, что он жив. Производить волнения было в интересах большевиков. Некоторые малостойкие люди стали осведомителями. Начали сводить личные счеты. Кое у кого остались золотые часы или кольца; осведомитель рассуждал так: «Нужно доложить, а мне будет легче житься».

Со мной постоянно был мой близкий друг — адъютант училища сотник А . А. Полушкин, бывший адъютант атамана Богаевского. Его верность была несколько раз испытана, и он делился со мной последним куском хлеба.

Ждали и гадали, когда нас и куда отправят. Все поговаривали, что придет состав и нас направят в Сибирь. Сибирь для нас не была страшна, т. к. время было летнее.

Наступило 10 июня, и мы получили распоряжение собираться в дорогу. Все очень обрадовались перемене и стали укладывать свои тряпки. Погрузка в вагоны была назначена на 10 час. вечера. Начались всякого рода приготовления: расстановка конвоя, распределение собак, установка прожекторов. На все это уходило много времени, особенно при усиленном конвое. Конвой при нас был усиленный, — мы считались важными преступниками. Говорили, лучше пусть убегут 10 бытовиков, чем 1 полит, заключенный. С улиц, по которым мы должны были следовать, удалили всех жителей. Двигались с факелами, как похоронная процессия. Пришли к каким-то запасным путям, на которых стоял железнодорожный состав скотских вагонов, приспособленный для перевозки заключенных. Все вагоны открыты, и в них были видны приспособленные для лежания двухъярусные нары. В дверях сделаны ровики, которые служили уборными за большим и за малым. Между вагонами поставлены вышки для часовых и установлены пулеметы и прожектора, проведен телефон. На каждой остановке на 5 или 10 вагонов ходил еще часовой, который большим деревянным молотком бил по стенкам вагона. На каждой остановке выпускали собак. Все это делалось против побега одного полит-заключеного. Кроме того, существует еще опергруппа, на обязанности которой было наблюдение и за конвоем, и за заключенными. Ей подчинен весь конвой.

В вагоны набивали столько людей, что было трудно свободно сидеть, а лежать приходилось по очереди на одном боку и по команде переворачиваться. Это трудно понять, а между тем это правда. В таких условиях мы были в дороге около двух месяцев. Я попал в вагон с моим другом полковником Женей Михайловым. Место досталось очень хорошее — около маленького окна, можно было дышать свежим воздухом. Вагоны были закрыты и завинчены проволокой. Никто из рядовых солдат не мог их открывать, кроме караульного начальника. В промежутке между станциями поезд останавливался. По очереди открывали вагоны и приносили баланду (похлебку), хлеб и 2 кусочка сахару и воду с паровоза.

Первых три дня мы держались, а потом пошли заболевания, а через неделю началась смертность. Мертвецов и умирающих выносили на станциях.