Мемуары Ведьмы. Книга вторая - [2]

— Подбирали, где заброшенные доски в местах, которые люди стороной обходят?

Мужчина рассмеялся:

— Во-первых, для меня все поля одинаковые! Если доски хорошие, из добротного дерева и не прогнили, то чего ж им без дела валяться-то? А что там небылицы рассказывают, так по-ихнему нигде не ходи и ничего не трогай!

— И много набрали в том месте? — голосом прокурора спросила бабушка.

— Я не считал, но на колесо ваше я доски у лесника забрал. Свежий молодняк он мне продал, а эти старинные отдал даром в придачу. Из тех, что были получше, я смастерил антикварную кровать, а из остатков по паре колес.

— Кровать…, — повторила за ним бабушка, — а лесничий, где эти старинные доски взял?

— Ну да, правда что, где ж лесничий доски то взял, он же в лесу живет, откуда там доскам из Сосны взяться! — уже без усмешки заговорил продавец.

Он выглядел раздраженным этой череде вопросов, которые совершенно не имели к его продажам никакого отношения. Я поняла, что назревает конфликт и тихо сказала, потянув бабушку за руку:

— Бабуль, пойдем.

Но я прекрасно знала, что она не уйдет «с пустыми руками» лишь потому, что ее вопросы кого-то раздражают. Это поразительно, но мне порой казалось ее совершенно не волнует чужое мнение. Ей было абсолютно все равно, как она выглядит в глазах другого человека, как ее слова слышаться и какую реакцию вызывают. Я же наоборот входила в пору зависимости от общественного мнения. Меня особо волновало, как я смотрюсь со стороны, как мои слова звучат и какие мысли остаются у людей после общения со мной. Этим моя жизнь неимоверно усложнялась. Следя за собой, я старалась выглядеть и вести себя безупречно. Но когда я достигала этой безупречности, мне становилось неимоверно стыдно за поведение своих близких, которые и не думали вести себя подобающим образом, чтоб не уронить меня в глазах общества. Так и сейчас: я тщетно тянула бабушку домой, чтоб она не показалась в глазах продавца и остальных покупателей грубой, бестактной и глупой женщиной.

— Да, бабуля, — тут же подхватил продавец, — давайте уже либо корыто, грабли покупайте, либо вон за овощами отовариваться, — прищурив глаза и опустив уголки рта вниз, произнес он, указывая нам на прилавки с продуктами.

— Мне действительно не хотелось бы вас тревожить, но кому вы продали кровать? — стойко продолжала она.

— Парочка приходила молодая, им и продал, — пытаясь общаться с другими покупателями, кинул он.

— А где живут, как звать?

Тут мужчина повесил голову, сжал губы и глубоко вздохнул. Он посмотрел на бабушку уставшими глазами и монотонно произнес, желая поставить на этом диалоге окончательную точку:

— Живут где-то недалеко от рынка в своем двухэтажном доме. Угостили меня мешком слив, обронив, что весь сад ими усеян. Больше я, видит Бог, ничего не знаю, — театрально приложив ладонь к груди, закончил мужчина.

Бабушка молча развернулась и провела торцом ладони по своим губам. Этот жест красочно показал ее сосредоточенное раздумье над нашими дальнейшими действиями, в которое она довольно надолго мысленно погрузилась. Сосед купил недостающее колесо уже у другого мастера, и привязал его позади коляски к своему мотоциклу.

— Володь, надо разыскать эту парочку с кроватью, — произнесла она, наконец.

— Валь, на кой тебе та кровать? — достаточно холодно, но все же с ноткой возмущения, спросил тот.

— Послушала б я, как ты заговорить, если б посчастливилось тебе поспать на том «чертовом колесе», — с ухмылкой произнесла она и похлопала соседа по плечу, забираясь на мотоцикл.

Дядя Володя многозначительно закачал головой и, заведя мотор, тронулся в сторону деревни. Он подбросил нас до дома, и мы погрузились в свой обычный день. Бабушка что-то пекла, я убирала дом, а дедушка стучал молотком на веранде. В перерывах между уборкой я то и дело подбегала к своему блокноту и делала пометки, стараясь записывать все: каждую мелочь, каждую эмоцию, даже самую неприятную мне. Бабушка хвалила меня за такое отношение к делу, но в то же время посмеивалась над моей щепетильностью.

— Ты стыдилась меня на базаре. Почему? — вдруг послышался ее голос.

— Нет, я не стыдилась… — замешкалась я, потому что на самом деле стыдилась.

— Разве тебе стыдно, что твоя бабушка свободна от мнения людей?

— Что? — не сразу словила я. Мне было стыдно не за ее свободу, а за ее бестактность, но я не могла сказать ей это в лицо.

— Я свободна от страха быть неправильно понятой. Это совсем не от того, что мне нравиться докучать людям. Это лишь оттого, что я преследую другие цели. Есть вещи поважнее, чем нравиться всем и вся, понимаешь? Однажды попробовав быть свободой от мысли, что ты докучаешь кому-то, ты уже никогда не сможешь быть скованной этой цепью. Она связывает нас по рукам и ногам, мы хотели бы сказать — но не говорим, нам надо было бы спросить — но мы не спрашиваем, нам стоило бы остаться — но мы уходим. Во благо кому-то, но во вред себе и своим целям.

— Но есть же границы приличия! — воспротивилась я.

— Да, есть! И для этого были придуманы слова приличия — такие, к примеру, как «мне действительно не хотелось бы вас тревожить, но…» Человек, познающий себя, будет всегда проигрывать человеку, познающему мир в привередливых глазах общества, которое чаще всего будет играть с тобой злую шутку.