Мемуары - [80]

Описанный инцидент повел к некоторым объяснениям, которые завершились лишь письмом императора Наполеона, полученным в Петербурге к концу февраля 1808 года(2). Оно содержало в себе 1) молчаливо подразумеваемый им полный отказ от Силезии; 2) новые мысли о разделе Турции; 3) проект похода войной на Индию; 4) предложение либо послать в Париж верного человека для обсуждения этих важных вопросов, если император Александр не может прибыть туда лично, либо же условиться о месте, где оба императора могли бы встретиться.

Надо заметить, что в письме, предлагавшем раздел Турции, император Наполеон не указывал тех принципов, на основании которых его можно было бы произвести. Таким образом, за исключением трудности, относившейся к Силезии и теперь устраненной, дела оставались в прежнем неопределенном положении. Тем не менее император Александр почувствовал такое облегчение от того, что ему не надо было защищать личные интересы прусского короля, что он принял это письмо с крайним удовлетворением и немедленно решился на свидание с императором Наполеоном, которому он об этом написал. Однако он просил о свидании только с той мыслью и под тем условием, что раздел будет урегулирован заранее и что свидание будет иметь целью лишь соглашение о способах его осуществления и обеспечения личным соглашением императоров его нерушимости.

На таких основаниях, канцлеру Румянцеву было поручено вступить в переговоры с французским послом Коленкуром.

Здесь важно точно определить различие взглядов и личных намерений императора Наполеона и императора Александра, а также графа Румянцева, представлявшего русскую точку зрения. Граф Румянцев считал, что разрушение Оттоманской империи должно стать заслугой его семьи; он желал завершить великое дело, начатое его отцом. Поэтому, когда во время переговоров дело шло о простом расчленении, то все казалось ему трудным, но в тех случаях, когда он предвидел возможность раздела, ничто его не затрудняло; он становился чрезмерно щедрым и начинал со смелого требования Константинополя и Дарданелл для России. "Всякий раздел,- заявил он на одной конференции,- который не даст России Константинополя и Дарданелл, будет противоречить общественному мнению страны и вызовет больше недовольства, чем существующее положение, которое все считают совершенно неудовлетворительным". К тому же он предлагал все для достижения этой победы, то есть флот, деньги и участие России в походе на Индию; но он отказывал в этом участии для нападения на Сирию и Египет, считая, что дело идет в этом случае о простом расчленении, которое оставит Константинополь за турками. Когда французский посол предлагал в виде компромисса создание в Константинополе цивилизованного и независимого правительства, обосновывая это предложение недавно выраженными императором Александром намерениями, то канцлер отклонял эту мысль, указывая, что государь ее больше не разделяет. Граф Румянцев желал присоединения Константинополя; он связывал с этим приобретением славу своего имени; а затем он предоставлял весь остальной мир Франции, не заявлял никаких притязаний на Индию и соглашался на то, чтобы император Наполеон возложил испанскую корону на голову одного из своих братьев и присоединил все, что ему угодно, к Франции или к Итальянскому королевству.

Император Александр делал вид, что он почти не интересуется обеими провинциями, Валахией и Молдавией; его притязания доходили только до берегов Дуная. "Да и то,- говорил он, - я считаю это соглашение лишь средством упрочения нашего союза. Все, что удовлетворяет императора Наполеона, удовлетворит и меня; я желаю новых приобретений только для того, чтобы связать свой народ с французской системой и оправдать наши мероприятия". Если во время обсуждения договора он предъявлял более значительные притязания, то он как будто только защищал планы своего министра и делал уступку старым русским взглядам; казалось, что им руководят не столько политические намерения, сколько философские идеи. "Сейчас наступил более удобный, чем когда-либо, случай,- заявил он однажды,- придать нашим тильзитским проектам тот либеральный оттенок, который должны иметь акты просвещенных государей.

Идеи нашего века еще в большей степени, чем политика, требуют оттеснения турок в Азию; освобождение этих прекрасных стран составит благородный акт. Гуманность требует, чтобы этих варваров больше не было в Европе; этого требует цивилизация" и так далее. Я не меняю его выражений.

Французский посол, верный выразитель намерений Наполеона, применил все свое влияние и всю свою ловкость для того, чтобы заставить русский кабинет обнаружить свои намерения; при каждой аудиенции у государя он стремился оживить увлечение императора Александра Наполеоном, чтобы вызвать у него желание встречи, как единственного способа достичь соглашения. При переговорах с Румянцевым ему искусно удавалось не затрагивать основного вопроса; при императоре он критиковал планы Румянцева, но никогда не открывал планов Наполеона; он отказывал и ничего не требовал. Подобно императору Александру, он находил, что потребности века весьма повелительны, но он казался напуганным обширным предприятием, предлагаемым Румянцевым, и постоянно указывал на трудности, которые могли бы быть устранены лишь самими государями. Неопределенность взглядов императора Александра побудила его согласиться на свидание, и оно было назначено на 27 сентября 1808 года.