Мемуары посланника - [26]

Конечно, латыши были «недовольной» нацией, но как же она, культура которой была выше всех народов, населявших огромную Россию, могла быть счастливой и довольной тем, что больше половины земли всего края находилось в руках сотни немецких баронов? Кроме того, они имели особые завидные привилегии, никогда и нигде не существовавшие в Европе, а они, в свою очередь, шли в ущерб не только латышскому народу, но и всему русскому государству.

Только впоследствии у Николая II открылись глаза. Хотя и с опозданием, но свою ошибку он понял. Это случилось, когда на рижском фронте латыши остановили немецкое продвижение и геройски участвовали в боях. Николай стал искренно сожалеть о действиях его карательных отрядов. Посетив во время войны наш фронт, он сказал легендарному герою боев за самостоятельность латышу полковнику Бредису, впоследствии убитому большевиками, буквально следующие слова: «Я жалею, что в 1905 году имел неправильное представление о латышах». Запоздалое признание, ничего поправить уже было нельзя, и не все ошибки искупаются раскаянием.

Грустно проходило Рождество. И меня, и родителей чрезвычайно угнетала мысль о моей семье, жене и трех маленьких детях. Мы о них ничего не знали. Нет ничего выше долга и любви, связывающих меня с ними, никто и ничто не могли заменить их в родном доме, где столько радости и счастья. Я поспешил в Ригу, там легче. Почему-то мне особенно приятно было слушать тогда меланхолический вальс известного латышского композитора Дарзиня, трагически погибшего под колесами паровоза. Из-за этого вальса я стал бывать в ресторане «Отто Шварц».

Неожиданно я получил предложение от министра иностранных дел Мейеровица отправиться с делегацией в Москву для мирных переговоров с большевиками.

Январь и февраль 1920 года в Советской России

По дороге в Москву

2 января 1920 года латвийская делегация выехала в Москву для ведения мирных переговоров с большевиками, с ней отправился и я. Главной целью было найти семью. Это мое личное дело, делегация же, ехавшая под флагом Красного Креста, должна была заключить перемирие с большевиками. Они уже изъявили готовность признать независимость Латвии, а значит, война с ними закончена. Надо было проехать почти тысячу километров, в ту пору это длинное путешествие, ибо обслуживание полуразрушенных дорог было ужасным.

Подъехали к полосе военных действий, где, с обоюдного согласия, стрельба была прекращена для проезда делегации мира. Садимся на приготовленные крестьянские подводы и в сопровождении красноармейцев переезжаем военную полосу, но с принятыми большевиками предосторожностями, чтобы никто из нас ничего не мог увидеть. Невольно охватывает какой-то непонятный страх, а что, если в этой стране вдруг, по чьей-то капризной, неведомой воле придется остаться нам? Одна мысль об этом кажется страшнее страшного.

Нас приветствует красноармеец-комиссар в черной кожаной куртке. Нашим пристанищем теперь служит товарный вагон-теплушка, украшенный всевозможными красными надписями, общеизвестными революционными лозунгами. Здесь мы должны будем ехать довольно долго, пока нас не пересадят в пассажирский вагон 2-го класса. Но до самой Москвы мы путешествуем уже без пересадки.

День пасмурный. Вся земля покрыта глубоким слоем снега. Все: кровли домов, крыши железнодорожных станций – стало белым. Но люди, их внешность, шапки, одежды грязны, черны, оборваны, полное несоответствие с божественной обстановкой природы, ее девственной белизной. А мысли этих людей еще чернее, у многих красные, о крови, смерти, уничтожении. Повсюду красные, тоже грязные, слинявшие тряпки. Красные знамена повсюду, словно символ союза грязи и крови, которой тогда была залита обширная Россия. «Да здравствует мировая революция», «Смерть буржуям», «Смерть врагам рабочих» и т. д. Подобные лозунги дополняли скорбную картину и подчеркивали бесконечную унылую пустоту, бедность и нищету. Сразу чувствовалось, что мы приехали не в обновленную страну, не к возрожденному народу, а попали в стадо голодных, страшных, зверски настроенных людей и они вот-вот набросятся на нас и растерзают.

Конечно, наши чемоданы полны всевозможных продуктов. Но я избегаю есть перед этими несчастными, полуголодными людьми, которые нас или жадно и недобро осматривают, или совсем не замечают.

Особняк Терещенко

С вокзала нас отвезли на Софийскую набережную и поместили в правом флигеле особняка бывшего известного в России сахарозаводчика Терещенко. В главном корпусе особняка жили Литвинов и Карахан, в левом флигеле помещались дипломатические курьеры и, по-видимому, чекисты. За нами они зорко следили, а Литвинова, Карахана и других, живущих с ними, охраняли. Тогдашний комиссар иностранных дел Чичерин жил в самом комиссариате, покидая его, как говорили, в исключительных случаях, уходя на какое-нибудь кремлевское заседание. Особняк Терещенко впоследствии стал центром всех советских дипломатических приемов. По-царски сервировались столы, и дипломатические представители разных стран, в том числе и я, ели серебряными, золотыми и позолоченными царскими ложками, вилками, ножами, царская роскошь продолжала обитать и у комиссаров рабоче-крестьянской власти.