Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - [25]

Мне претит повторять здесь все выражения, которые я был вынужден выслушать от г-на Герцберга из уважения к его возрасту. Затем я хладнокровно и твердо ответил ему, что поражен тем, что получил от него приглашение для того только, чтобы выслушать оскорбительные и неуместные упреки в адрес польского правительства. Добавил также, что счастлив не быть послом своего правительства в Берлине, так как не мог бы принудить себя остаться здесь хотя бы на двадцать четыре часа, после того как пообщался с официальным представителем, оскорблявшим моего короля и мою нацию. Уточнил, что считаю себя в Берлине частным лицом и в качестве такового воздерживаюсь от оценки выражений г-на Герцберга, считаю недостойным себя помнить об этих выражениях и передавать их в Варшаву.

Князь Яблоновский, крайне озабоченный положением нашей страны, всегда испытывал ко мне дружеские чувства, но в тот момент побледнел, услышав от меня в адрес г-на Герцберга выражения, к которым тот не привык. Эти выражения, однако, произвели именно тот эффект, на который я рассчитывал: дипломат осознал, что явно перешел границы приличий и не выказал должного уважения свободной и независимой нации.

Придя в себя, он пожал мне руку и попросил простить его за излишнюю живость выражений. Он пояснил, что не позволил бы себе ничего подобного перед каким-либо посторонним лицом и что я должен был видеть в такой его несдержанности лишь желание благоденствия Польше и старание облегчить ей пути к нему. Он настоятельно просил меня передать королю Польши, членам комиссии по иностранным делам и всем, кто имеет влияние на решения сейма, что король Пруссии испытывает чувства симпатии и уважения к польской нации и что лично он, Герцберг, никогда не отделял интересы Польши от интересов своей страны.

Вернувшись через три дня из Берлина в Варшаву, я застал значительные изменения в общественных настроениях. Сторонники России оказались в совсем незначительном меньшинстве. Король, искренне сблизившись с патриотической партией, занял примирительную позицию и сумел заслужить доверие всех людей доброй воли. Похоже было, что не только в столице, но и повсюду в провинциях витал единый дух – стремление добиться независимости Польши и учреждения в ней постоянного и хорошо организованного образа правления.

На следующий же день по прибытии в Варшаву я был приглашен на заседание комиссии по иностранным делам, где присутствовал и г-н Хэйлз, английский посланник. Я мало что имел добавить к моему донесению из Лондона, однако меня еще расспросили о различных мнениях, которые я смог собрать в Голландии и Англии, по поводу уступки Торуня и Гданьска.

Г-н Хэйлз заявил, что исходя из всех сообщений, полученных комиссией от меня, а также в соответствии с нотой, которую он вручил комиссии 28 января 1791 года, он не имеет более ничего добавить. Однако он рассчитывает, что решение не заставит слишком долго себя ждать, так как важность его хорошо известна и с ним непосредственно связано заключение торгового договора.

Ниже я кратко перескажу то, что произошло на сейме с того момента, когда я отбыл в Гаагу, и до моего возвращения. Здесь же, чтобы не прерывать затем нить повествования о политических событиях, я скажу о тех семейных делах, которые вынудили меня покинуть Гаагу. Они на короткое время открыли передо мной блестящую перспективу, но затем погрузили меня, из-за несчастного стечения обстоятельств, в такую бездну, из которой я так никогда и не смог выбраться.

Из этих «Мемуаров» можно будет понять, что все эти детали вовсе не были незначительными и что они даже важны для понимания и оправдания различных обстоятельств, имеющих отношение ко мне.

Казалось, в то время фортуна улыбалась мне во всех смыслах. С одной стороны, шло упорядочение в Польше образа правления. Альянс с Пруссией давал гарантию независимого существования польского государства. Существовала надежда на заключение торгового договора с Пруссией, Голландией и Англией, дававшего всевозможные преимущества, на которые вправе была рассчитывать наша богатая и плодородная страна. Приток иностранцев увеличивался. Росло благосостояние всех классов. С другой же стороны, я оказался втянут в запутанные семейные дела, которыми мне претило заниматься ради моих личных выгод, но которыми я занялся из чувства долга, чтобы выполнить пожелания родителей и быть им полезным.

Великий гетман Огинский, мой дядя, будучи уже в почтенном возрасте, устал от дел и захотел передать мне, посредством продажи, все свое состояние вместе со своими долгами. Другое семейное поручение обязывало меня приобрести одно из владений семейства Радзивиллов.

Мой дядя по отцовской линии призвал меня к себе, чтобы помочь ему отстоять наши права на значительные земельные владения в Белой Руси, которые я должен был унаследовать после него. Таким образом, я должен был стать владельцем состояния стоимостью в двадцать тысяч польских флоринов в дополнение к тому, чем я уже владел, но при этом со всеми теми заботами и хлопотами, которые приносят с собой владения плохо управляемые и обремененные долгами.

Я решился послужить благу семьи, рассчитывая на свое влияние, силы и здоровье, но не предполагал, что эти приобретения могут стать мне в тягость. С теми льготами, которые новая конституция обеспечивала собственникам, стоимость земель, бесспорно, удвоилась бы в последующие десять лет, однако мне было тогда крайне нежелательно отойти на какое-то время от общественных дел. К тому же и не хотелось возвращаться в Белую Русь, так как это могло навлечь на меня недоверие до стороны многих экзальтированных патриотов – они могли заподозрить меня в том, что я ищу поддержки и протекции у петербургского двора.