Мемуары - [16]

Мой отец добился для меня разрешения купить должность губернатора {53} Пуату. Я отправился в армию вместе с герцогом Энгиенским, возглавлявшим ее под верховным командованием Месье. Мы напели на Куртре. Пикколомини {54} и маркиз Карасена {55} с тридцатитысячным войском придвинулись к нашим линиям, но вместо того, чтобы постараться прорвать их, стали окапываться, и оба лагеря оказались на расстоянии мушкетного выстрела друг от друга. После тщетной попытки перебросить в город кое-какие подкрепления, враги, чтобы не стать свидетелями его захвата, {56} в конце концов отошли, что произошло за три или четыре дня до его сдачи. Затем армия двинулась к Мардику. Эта осада была трудной и чреватой опасностями из-за большого и все возраставшего числа защитников крепости, к которым ежедневно прибывали свежие силы из Дюнкерка. Их оборома прославилась и благодаря крупной вылазке, которая иышшла столько толков и во время которой герцог Энгиенский с горсткой последовавших за ним офицеров и волонтеров, по воле случая оказавшихся поблизости от него, остановил под огнем всей крепости натиск двух тысяч человек, намеревавшихся атаковать ложемент на контрэскарпе и очистить траншею. В этой схватке мы потеряли много родовитых дворян: граф Фле, {57} граф Ларошгийон {58} и шевалье Фиеско {59} были убиты; герцог Немур {60} и многие другие - ранены; я получил три мушкетных заряда и вскоре возвратился в Париж. Месье закончил кампанию взятием Мардика, {61} после чего передал командование армией герцогу Энгиенскому, который захватил Дюнкерк. {62}

Владычество кардинала Мазарини становилось нестерпимым: были общеизвестны его бесчестность, малодушие и уловки; он обременял провинции податями, а города - налогами и довел до отчаяния горожан Парижа прекращением выплат, производившихся магистратом. Парламент возмущался этими нарушениями установленного порядка: сначала он попытался положить им предел своими представлениями королеве и не выходя из границ почтительности, но готовился прибегнуть и к другим мерам, поскольку мягкие увещания ничего не дали. Кардинал обошел герцога Энгиенского должностью генерал-адмирала, освободившейся за смертью герцога Брезе, его шурина, павшего в битве; принц Конде выказал свое недовольство и удалился и Валери. {63} Г-жа де Лонгвиль, полным доиорием которой я тогда пользовался, стоя на страже интересов своей фамилии, возмущалась отношением кардинала Мазарини к герцогу Энгиенскому с горячностью, вызывавшей полное мое одобрение. Этими первыми проявлениями всеобщего недовольства Кардинал некоторое время пренебрегал: он рассчитывал на свои уловки и на свое везение и еще больше - на рабский дух нации. Он ненавидел Парламент, противившийся его указам своими принятыми на собраниях представлениями, и выжидал случая, чтобы его укротить. Тем временем, стремясь улестить герцога Энгиенского, он подавал ему всякого рода надежды. Он даже начал несколько больше считаться с частными лицами, и, хотя все так же препятствовал моему возвышению, я уже не всегда замечал в отношении себя его прежнюю непреклонность. Он неограниченно властвовал над волею королевы и Месье, и чем больше в покоях королевы возрастало его могущество, тем ненавистнее становилось оно во всем королевстве. Он неизменно злоупотреблял им в дни благоденствия и неизменно выказывал себя малодушным и трусливым при неудачах. Эти его недостатки вкупе с его бесчестностью и алчностью навлекли на него всеобщую ненависть и презрение и склонили все сословия королевства и большую часть двора желать перемен.

Герцог Энгиенский, которого я отныне вследствие смерти его отца {64} стану именовать принцем Конде, командовал фландрской армией и незадолго перед тем выиграл битву при Лансе. {65} Кардинал, окрыленный столь крупным успехом, задумал использовать его не столько против врагов государства, сколько против самого государства {66} и, вместо того чтобы извлечь выгоды из этой победы тут же во Фландрии, обратил все свои помыслы только на то, как бы отметить Парламенту. Он счел, что задуманный им акт произвола надлежит подкрепить присутствием короля и что блистательные успехи его оружия удержат народ и Парламент в повиновении и страхе. И вот, выбрав день, {67} когда все сословия собрались в Нотр-Дам, чтобы прослушать Те Deum, Кардинал, едва король с королевой вышли за двери собора, распорядился арестовать президента Бланмениля, {68} Брусселя и некоторых других, особенно рьяно противившихся его новым указам и чреватым общественными бедствиями распоряжениям. Но этот шаг не оправдал ожиданий Кардинала: народ взялся за оружие. Канцлер, {70} спасаясь от его ярости, укрылся в особняке де Люина; его искали по всему дому, чтобы растерзать в клочья, и маршал Ламейере ради его спасения поспешил туда с несколькими ротами королевских гвардейцев. Он и сам подвергся опасности. Улицы перегородили цепями; повсюду выросли баррикады; королю и королеве пришлось выдержать осаду в Палэ-Рояле, и они оказались вынужденными отпустить арестованных, выдачи которых потребовали посланцы Парламента. В разгар этих волнений коадъютор Парижский, {71} до той поры стоявший в стороне от государственных дел, но жаждавший к ним приобщиться, воспользовался этой возможностью предложить королеве свои услуги и, взяв на себя посредничество, способствовать усмирению мятежа, но к его рвению отнеслись явно неодобрительно, и, больше того, его усердие было осмеяно.