Мемуары фельдмаршала - [30]

Я делал ставку на «мартовские иды»: не считая 1937 г., это с 1933 г. всегда было датой, на которую Адольф Гитлер назначал свои действия. Было ли это чистым совпадением или суеверием? Я склонен верить в последнее, да и Гитлер сам часто намекал на это.

Действительно, 12 марта [1939 г.] сухопутные войска и военно-воздушные силы получили предварительный приказ быть готовыми к возможному вторжению в Чехословакию в шесть часов утра 15 марта; до этого войска должны были не приближаться к границе ближе чем на шесть миль[14]. Никто из нас, военных, не знал, какие обстоятельства должны были стать поводом для этого нападения.

Когда я в полдень 14 марта прибыл в рейхсканцелярию к фюреру для получения его распоряжений вооруженным силам, готовность которых на следующий день была обеспечена в соответствии с его приказами, он просто кратко напомнил мне, что президент Гаха вчера объявил о желании приехать для переговоров по этому кризису и он ожидает его прибытия в Берлин этим вечером. Я попросил его разрешения немедленно предупредить военное министерство, что в связи с этими обстоятельствами вторжение должно быть отсрочено на некоторое время. Гитлер решительно отверг мое предложение и объяснил, что бы ни случилось, он по-прежнему планирует вступить в Чехословакию на следующий день – каким бы ни был итог переговоров с чешским президентом. Там не менее, мне было приказано находиться в его распоряжении с девяти часов этого вечера в рейхсканцелярии, для того чтобы я мог передать в военное министерство и Верховному командованию военно-воздушными силами его исполнительный приказ о начале вторжения.

Я прибыл в рейхсканцелярию чуть раньше девяти часов вечера; Гитлер как раз поднялся из-за обеденного стола, и его гости собрались в гостиной посмотреть фильм «Ein hoffnungsloser Fall» («Безнадежный случай»). Гитлер пригласил меня сесть рядом с ним, поскольку Гаха не должен был прибыть раньше десяти часов. При сложившихся обстоятельствах я чувствовал себя совершенно не на месте; через восемь или десять часов должен был произойти первый обмен выстрелами, и я был сильно встревожен.

В десять часов [министр иностранных дел] Риббентроп объявил о прибытии Гахи во дворец Бельвю; фюрер ответил, что он собирается дать этому пожилому господину пару часов, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок; он пошлет за ним в полночь. Мне было совершенно непонятно, почему он так поступил. Была ли это преднамеренная, политическая дипломатия?

Гаха, конечно, не мог знать, что после наступления сумерек этим вечером, 14 марта, подразделение личной гвардии фюрера СС «Адольф Гитлер» уже вторглось на Моравско-Остравский выступ, чтобы защитить новый сталелитейный завод в Витковице от захвата поляками; нам еще не докладывали, как прошла эта операция.

В полночь прибыл Гаха, в сопровождении министра иностранных дел [Чехословакии] и чешского советника посольства в Берлине [Мастны]. Они были приняты Гитлером и присутствовавшей большой группой лиц в рабочем кабинете фюрера в новом здании рейхсканцелярии. Геринг присутствовал тоже. После вступительной беседы, во время которой Гаха разразился многословным описанием своих успехов на государственной службе в Австрии, – ситуация, которую из-за душевной сумятицы я вновь не смог полностью осмыслить, – Гитлер прервал его, сказав, что из-за столь позднего часа он вынужден перейти прямо к политическим вопросам, которые и послужили причиной приезда Гахи. Нас попросили выйти. Дважды я был вынужден вмешаться в переговоры этих политиков (по-моему, не считая их, присутствовали только Риббентроп и Хевель, который должен был вести протокол). В первый раз я должен был передать короткую записку о том, что личная гвардия фюрера без единого выстрела заняла Витковиц; Гитлер прочитал это и удовлетворенно кивнул. Во второй раз нужно было предупредить о том, что время уходит; армия запрашивала окончательное решение, выступать ей или нет. Меня грубо отослали, заявив, что еще только два часа и приказ будет отдан до четырех.

Спустя некоторое время Геринг и я были вновь вызваны к Гитлеру. Все эти господа стояли вокруг стола, и Гитлер говорил Гахе, что тот должен решить, что же он намерен делать; Кейтель может подтвердить, что наши войска уже на марше и будут переходить границу в шесть часов, и только он – Гаха – один может решить, прольется ли кровь или его страна будет оккупирована мирно. Гаха попросил отсрочку, чтобы позвонить своему правительству в Прагу, и спросил, не могли бы ему предоставить телефонную линию для связи с ними. Может быть, Гитлер подумает о том, чтобы остановить продвижение войск? Гитлер отказался. «Я подтверждаю, – сказал он, – что теперь это уже невозможно, поскольку наши войска уже подошли к границе». Прежде чем я успел открыть рот, Геринг заявил, что военно-воздушные силы появятся над Прагой на рассвете, и теперь он уже не может изменить этого; и Гахе решать, будет бомбардировка или нет. Под таким сильнейшим давлением Гаха сказал, что он хочет избегнуть кровопролития любой ценой, и, повернувшись ко мне, спросил, как он может связаться с его гарнизонами и погранвойсками и предупредить их о германском вторжении и чтобы он мог запретить им открывать огонь.