Мемориал - [106]

— Вот так, — закончил парень, — теперь часто ходим вместе. Идем на виду у всех, по самым людным улицам. А мясника с его сворой «блюстители порядка», конечно, вскоре, отпустили, взяв мизерный штраф.

Закончив рассказ, он снова закурил. Боясь, что у него опять затекут ноги, я встал и предложил ему пройти в соседний салон, где заметил два свободных места.

«Странный человек, — подумал я. — И еще более странная у него судьба». У меня вызывали уважение серьезность и сосредоточенность, которые тогда, пять лет назад, при нашей первой встрече, я мог бы принять за экзальтацию или, хуже того, за рисовку. Сейчас он казался поистине зрелым, мыслящим человеком. Что сыграло в этом роль — возраст, или обогащенный знаниями ум, или наблюдения над жизнью и людьми? Чем можно объяснить эту загадочную эволюцию?

Я не удержался и спросил у него.

Он улыбнулся. На его чистый лоб набежала легкая морщинка и разгладилась. По его глазам я видел, что этот вопрос для него не нов и, судя по всему, решен раз и навсегда.

— Все, о чем вы сказали, конечно, влияло и влияет. Уже не мальчик — скоро двадцать три года. И, не хвалясь, признаюсь: уже не дикарь и не неуч. Пещерный период в моей жизни кончился, период рабовладения, наверно, тоже. Думаю, что нахожусь пока где-то между средневековьем и Возрождением. Первое не люблю, но его рудименты нам в какой-то степени навязывает время. Еще мы видим взрывы «культа силы» то здесь, на этом материке, то за океаном. Еще идут религиозные войны, еще кто-то мечтает о крестовых походах, о завоевании новых земель… Это, выражаясь по Марксу, — объективная реальность, данная мне, да и всем нам, в ощущение. Видите, я хоть и не коммунист, но Маркса штудирую исправно. Ренессанс же, в лучших своих чертах, разумеется, это средоточие прекрасного, торжество гигантов мысли и чувства… Нет, до него я еще не дорос — не хватает пламени души и сердца, нет окрыляющего чувства свободы. — Он взмахнул рукой. — Да что я, лучшие люди нашего времени уступают гениям Ренессанса — по классичности замыслов, по гармонии чувства и разума…

Я с возрастающим удивлением слушал его. В облике этого молодого немца, который на первый взгляд походил на спортсмена или артиста варьете, все больше и больше проглядывала серьезность, она же звучала и в его речах — не мальчика, но мужа. Немцы любят мудрствовать, но, бывает, и мудрят, выражаясь пространно и туманно. Здесь же было все понятно и — чувствовалось — все  п е р е ж и т о, каждая мысль. Это невольно вызывало уважение, как любой человеческий поиск.

— И все же о главном я не сказал, — задумчиво произнес Эрвин, глядя куда-то за окно, в безбрежный океан облаков. — Главное — это, конечно, совесть. У кого нет совести или кто ее в себе задушит — тот не человек, а двуногий зверь, и наоборот, кто услышит совесть и будет жить с ней в ладу — тот придет к тому, к чему пришел я. Да, да, — он уже загорелся этой мыслью, как самой заветной из всего, что было им наработано в душе. — Более того: признак человека — не его внешний облик, не дар речи, а наличие совести. — Он усмехнулся. — А первый признак совести — раскаяние. Это я понял на самом себе.

— Вы гадали когда-нибудь на судьбу? — вдруг спросил меня Эрвин, чтобы переменить «пластинку».

— Нет, разве только когда-то в юности, и то в шутку.

— А я гадал. Составлял гороскоп… по телефону.

— Разве так можно?

— У нас можно. Хотите узнать свой гороскоп, наберите 0, затем 1-16-08 — и все в порядке. Ваша судьба, как пишут в рекламе, в ваших руках.

— Хорошо, в следующий раз полюбопытствую. А что сей современный астролог предсказал вам?

— Вечную борьбу за истину.

— Это шутка?

— Нет, совершенно серьезно.

— Тогда, разрешите, я задам вам тот же вопрос, какой, по преданию, почти две тысячи лет назад Понтий Пилат задал Иисусу Христу: что, по-вашему, есть истина?

— То же, что и для вас, и для всех  л ю д е й: мир, любовь и согласие.

— Вы думаете, что каждый из живущих  т а м, — я кивнул за окно, — это осознает?

— Там, — он, засмеявшись, показал на облака, — вряд ли. А ниже — должны осознать.

Мы все еще говорили с улыбкой.

— А если не осознают?

Лицо моего соседа потемнело.

— Тогда… — чуть слышно сказал он. — Тогда мы снова начнем с пещер… Или, еще вернее, с космической пыли.

Мы умолкаем. Мерно гудят турбины.

Под нами земля.

ФОТОГРАФИИ

Но даже перед лицом смерти они боролись! (С картины бывшего узника гитлеровского концлагеря, ныне всемирно известного художника, лауреата Ленинской премии Михаила Савицкого.)

Ограда и то, что творилось за ней (зарисовки и фотографии бывших узников).

А это — творчество художника Александра Морданя. Эскиз памятника, сделанный в ночь освобождения. Одна из живописных работ.

Скольких людей он спас — доктор Алексеев!

В этих бараках закончилась жизнь многих тысяч людей.

Памятник построен! Его авторы (слева направо): Александр Мордань, Виктор Хоперский, Николай Смирнов. Май 1945 года.

Газета и те, кто ее делал. В центре — В. А. Родинков («Бадиков»). Справа от него — А. С. Васильев («Александр»). Стоят крайний справа — А. К. Пищалов («Андрей»), четвертый справа — В. Ф. Кротков («Василий»).