Мемориал - [4]

Вот и в этот раз, когда проклятый электронный монстр кинжальным воем разодрал на части спящий мозг, я лишь кое-как пальцами разомкнул слипшиеся намертво веки и, ничего не понимая, уставился на жуткие цифры: 07.15. Из замешательства меня вывела жена, замолотившая локтем в мой беззащитный бок.

— Что… такое? — только и смог выговорить я. Светка, приподнявшись, что-то промычала, не открывая глаз, и снова рухнула на подушку. Тоже «сова», она выработала в себе этот рефлекс — будить меня, не просыпаясь самой.

Я вспомнил, что сегодня надо ехать на Пискарёвку и тихо простонал. Это не Институт, не прогуляешь. Пришлось выползать из постели и с закрытыми глазами добираться до ванной. Только холодный душ привёл меня в чувство. И это чувство было явно нездоровым. Вода отчего-то пахла тиной, а мыло — скисшим борщом. Вообще, в нашей ванной, где стирается детское бельё, неприятный запах не редкость. Но при чём тут тина? Чушь какая!

Однако эта чушь меня серьёзно обеспокоила. Запаховые аномалии — я что-то читал о них. Что именно — не помнилось, но точно что-то нехорошее. Утро начиналось странно — чем больше я приходил в себя, тем больше мне становилось не по себе.

Провозившись в ванной, я не успел позавтракать. Зато мне удалось собраться, не разбудив детей. Татка мирно посапывала у Светланы подмышкой, а Гоблин спал вполне по-гоблински: ногами на подушке.

Хлебнув напоследок холодного чая с сахаром, я отправился на станцию.

В городе царила белая тьма — нечто среднее между снегом, дождём и туманом клубилось вокруг, заполняя собой черноту январского утра. Подслеповато щурились окнами параллелепипеды блочных домов. Неразличимые глазом островки льда на асфальте норовили подвернуться под ноги.

Серёги на платформе ещё не было. Некоторое время я стоял, вглядываясь в темноту. Во мгле различить что-нибудь было невозможно.

Зелёная одноглазая гусеница бесшумно выползла из тумана и, уже почти остановившись, издала зачем-то протяжный гудок, похожий на крик раненого слона. Люди в испуге шарахнулись от края платформы. Где-то впереди заплакал ребёнок. Выбросив из своего чрева нескольких пассажиров, электричка поглотила толпы других и так же бесшумно скрылась в тумане.

Внезапно пространство вокруг стало вязким, и у меня перехватило дыхание. Земля словно вздрогнула, и я уловил откуда-то издалека даже не звук, а призрак звука, протяжного, полного злобы крика. Липкий беспредельный ужас схватил меня за горло ледяными пальцами…

По опустевшей платформе змеился ветер.

Через мгновение наваждение исчезло, но я почувствовал себя выбитым из колеи и испытал сильное желание вернуться домой. Усилием воли я отогнал его прочь.

Когда появился Сергей, платформа уже снова заполнилась людьми. Увидев меня, он расхохотался. Видимо, выражение лица у меня было довольно-таки идиотским. Страх без причины — признак дурачины?

— Опаздываешь, — заметил я.

— Да? А сколько сейчас времени?

— Сорок две минуты.

— На тридцать семь уже ушла?

— Конечно.

— Странно, — удивился он.

— Что же тут странного? — удивился в свою очередь я. — Семеро одного не ждут.

— Я вышел из дома в двадцать минут.

— И где же ты ходил?

— Нигде, — сказал Серый.

Тогда я ему не поверил.

Пискарёвское мемориальное кладбище, безусловно, произвело на меня впечатление. Гранитный фронтон с высеченными надписями: «Вам, беззаветным защитникам нашим» — с одной стороны и «Жертвам блокады великой войны» — с другой. Приспущенный флаг, вечный огонь, монумент Родины-матери. Впрочем, такое впечатление возникало у меня всегда, когда я здесь бывал, будь то школьная экскурсия, выпускной вечер или собственная свадьба.

Помещение для переодевания нам выделили ещё лучше, чем на Смоленском. Из склепа мы переехали в сортир. Правда, он уже давно не функционировал, и (несомненное преимущество перед склепом) в нём было тепло. Визуальное знакомство с бензопилой было интересным, но непродолжительным, так как вскоре появился Костя.

Он влетел в дверь, как всегда улыбаясь. Красноносый, заснеженный и неимоверно длинный. Поздоровался, снял шапку, стряхнул с неё снег на Серёгины бутерброды с вареньем.

— Как вам погодка? — многозначительно спросил он.

Что бы Костя ни говорил, он всегда говорил это многозначительно.

— В самый раз, — ответил Серёга. — Бодрящая. Переодевайся давай.

— Сегодня мне приснилась классная история, — сообщил Костя. — Во сне мне было довольно жутковато. И только когда я проснулся, понял, что ничего страшного тут, собственно нет.

Мы слушали его с удовольствием. Костя обладал редким даром, с лихвой окупающим все его немалочисленные странности. В его присутствии у всех на душе становилось удивительно тепло и спокойно.

— Короче, — многозначительно сказал Костя. — Я во сне себя увидел пацаном. Как будто я живу в деревне, и мама учит меня доить корову. Корова рыжая, с чёрным пятном на боку. У меня не получается. Тогда мама снова показывает мне, как это нужно делать. Я ещё очень хорошо запомнил её пальцы. Узловатые такие, морщинистые, не женские. И вот я где-то пробегал день, а вечером пробираюсь в коровник, чтобы потренироваться. Я так твёрдо решился! Буду всю ночь доить эту корову, но научусь! А утром мама встанет, а я ей скажу: «Пойдём, посмотришь, как я умею доить!». Вот, думаю, обрадуется-то… И вдруг отец кричит: «Лёша, Лёша, домой, спать!»