Мемориал - [17]

Снова и снова в памяти прокручивались эпизоды сражения. Прыжок. О, это был прыжок, достойный… Чушь, никого он не достоин, кроме меня самого. Как это было ловко проделано — в мгновение ока, поймав случайное прикосновение зазевавшегося простака, молниеносно втянуться в него. И затаиться на сутки, наслаждаясь движением крови в артериях, пульсацией сердца, отлаженной работой сложнейшего человеческого организма. Конечно, я не мог сразу оценить его силы, и поэтому решил напасть ночью, во время сна. ПОДОНОК. Бесспорно, это было мудрое решение. Первая схватка оказалась жестокой. Да, я напал без предупреждения, но воля моя слабела с каждым часом, проведённым вне кладбища. Побочный эффект: во время наших стычек мы обменивались информацией о себе. Но, поскольку я побеждал, передо мной проносилась вся его жизнь, тогда как он видел только бессвязные фрагменты моей. Другой побочный эффект: в это время он совершенно не мог контролировать своё тело.

Всё же мне не удалось свалить его сразу. Я почувствовал, как меня в нём становится всё меньше и меньше. И одновременно снова стал умирающим тополем, засыхающим на собственной могиле. Я предпринял ещё одну попытку, поймав его в момент полудрёмы в метро. И продержался совсем недолго. Его тело отторгало меня, но зацепился я прочно. КОГДА-НИБУДЬ ТЫ ВСЁ ЖЕ СДОХНЕШЬ. Ха, змеёныш, ты ещё здесь? Какая приятная неожиданность! Что ж, мне доставит огромное удовольствие убивать людей твоими руками у тебя на глазах. И начну я — ха-ха! — начну я, змеёныш, с твоей семьи. Я выпотрошу кишки твоей маленькой дочурки и накормлю ими твою жену. ЗАТКНИСЬ, ВЫРОДОК! Нет уж, это ты заткнись! Если не хочешь ускорить это событие, лучше не напоминай о себе. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! Так говорили многие. И обычно они это говорили, умирая.

Стало холодно. Вернее, холодно было весь день, но только сейчас я стал замерзать. Пришлось ускорить шаг.

Когда они спилили старую сухую берёзу, задушенную моими корнями, я поймал одну из её отломившихся веток. И в нужный момент мне помог ветер — ведь ветер тоже был живым! О, он был недоступен мне, неизмеримо сильнее и свободнее, но я смог подсказать ему, куда направить свою неукротимую энергию. И он уронил-таки ветку на змеёныша, вышибив из него большую часть сил. И я снова весь ушёл в этого горе-студента. Правда, я подстраховался и всё же не потерял управление деревом. Я заставил ствол упасть на их дурацкую пилу, чтобы вынудить прийти на кладбище хотя бы ещё раз — ведь я не был уверен в исходе следующей схватки. А уж если бы он снова оказался там, я нашёл бы способ заставить его вновь подойти к могиле. Однако змеёныш что-то почувствовал, и, к моему удивлению, не лёг спать. Всю ночь он слушал в наушниках свои ужасные кассеты, адское изобретение послевоенных лет, и дикие, режущие слух, тягостные звуки «тяжёлого рока» никак не давали мне сосредоточиться.

Само собой, серьёзным препятствием это послужить не могло. Теперь я уже знал, кто из нас сильнее и не боялся открытого противоборства. Но змеёныш выстоял. Отступил, но выстоял. Он потерял какую-то важную часть самого себя, отступив. Теперь он мог сопротивляться разве что по инерции. Теперь я мог не спешить.

Я дождался ночи и отправил его в нокаут. Чуть передохнув, бросился добивать. Дважды он на мгновения вырывался из моих тисков, но я снова и снова настигал его.

В пылу борьбы я, случалось, увлекался. Едва я начинал ощущать свою Силу в этом незнакомом, молодом теле, как мне начинало до жути хотеться применить её. И когда в его руках оказалась бензопила, я не смог сдержаться. С одной стороны, это было сногсшибательно — использовать её, как машину смерти, и я получил глубочайшее удовлетворение от этого изысканного действа. Кроме того, оно почти свело на нет волю змеёныша, и я без труда загнал его на свою могилу и наконец-то смог полностью покинуть дерево. Но с другой стороны, моё новое тело оказалось вне закона, что создавало дополнительные неудобства. Тем не менее, я опять накинулся на него. И вскоре снова не смог удержаться. Я давно знал, что любая смерть сопровождается мощным выплеском энергии, и давно научился её использовать. Использовал и на этот раз. Это оказалось настоящим деликатесом, особенно если учесть столь длительное — на полвека — вынужденное воздержание. Ну и, конечно, не обошлось без осложнений. Полагаю, что фотороботы убийцы ребёнка уже имеются на всех постах милиции. Или даже фотографии, если они идентифицировали его и убийцу с бензопилой. Но это пугало меня не слишком.

Я дал ему взглянуть на мир в последний раз перед тем, как нанести последний удар. И я победил, но он остался жив. Это было даже как-то пикантно, во всяком случае, своеобразно. Но всё же лучше бы он умер.

Чем ближе я подходил к Аничкову мосту, тем тревожнее становилось на душе. В какой-то степени это место оставалось святым для меня. Издалека ещё я заметил, что Клодтовские скульптуры стоят на месте — все четыре. Восстановили! Но, когда я подошёл…

Когда я подошёл, от всех четырёх одинаково пахнуло древностью. От всех четырёх исходили тени человеческой заботы и тревоги за их судьбу во время войны. И я понял, что их снимали с пьедесталов, и прятали от фашистских бомб и снарядов. И спасли.