Memoria - [26]

Шрифт
Интервал

Мир в крови, как в реке, намок,
Поток — разливается шире...
Из пены торчат суки
Разрушенных существований.
Как тигр, обнаживший клыки,
Лижет реку Неведомое Сознанье.
И поезд уходит, дрожа,
Под тяжестью нашей обиды.
Может быть, не был курок нажат?
Может — ты дышишь и видишь?

***

Ветер — тонким песьим воем
Завывает за горой
Взвод стрелков проходит строем.
Ночь. Бараки. Часовой.
Это — мне, а что с тобою?
Серый каменный мешок?
Или ты прикрыл рукою
Пулей раненный висок?
Магадан. Осень 1937

***

Был он высокий и стройный,
С гибкой походкой упругой.
Мог он спокойно,
Коню подтянув подпругу,
В седле наклоняться, с размаху
С земли поднимая папаху,
И под черными усами
Пробегало точно пламя —
Блеск насмешливой улыбки.
А теперь — бредет не шибко,
В черном порванном бушлате,
Добывать в земле богатой
Пламя золота чужого...
Он с утра стоит, готовый
В снег упасть от истощенья...
И дрожат руки движенья
За тяжелою кайловкой,
Под заряженной винтовкой.
Это все отец народов
Дал как счастье и свободу.
Магадан. 1937/?/

***

От кремня острым билом можно
Тонкие отбить осколки.
Смачивая их, осторожно
Стачивать камень колкий.
Нож получается гладок,
Отточен, хорош...
Скажи, а ты знаешь, что надо,
Чтобы из сердца — сделать нож?

***

Земля в безмолвии лежала.
Сиял мороз и снег визжал.
И каждый, в горести, не знал,
Что дом его наутро ожидало.
Так падал год. Под синевой
Шел болью день на день похожий.
Но ангел с белою трубой
Вдруг вылетел и крикнул:
«Боже! Боже!
Они не могут больше ждать,
Они измучены — безмерно!»
И горы грянули — «Кончать!»
И реки подхватили — «Верно!
Пора кончать: их кровь и пот
Зальет прозрачность наших вод,
Мы будем грязью протекать,
Начнет земная шерсть линять
И, скорчившись, земля стонать».
Тут ангел снова затрубил,
Взывая к синему престолу,
И камень сам заговорил:
«Пройдет страной Великий Голод,
Пройдет страной и мор и град,
Пускай же камни говорят,
Когда уста закрыты людям».
Вновь ангел затрубил о чуде,
И Город встал, звеня стеклом,
Дробя своих остатки зданий,
Кремль тяжело пошел плечом,
В Москву-реку лег в содроганьи.
Вскипели волны, чайками крича,
Взметнулась Волга, с Нижнего до Ярославля…
И, в красной пене кирпича,
Тот человек, с усмешкой палача,
Лежал, самим Кремлем раздавлен*-.
Калыма. 1937

***

Как могу я слагать стихи?
Как могу я на солнце смотреть?
От человеческой крови мхи
По земле начинают рдеть.
По земле выступает роса
Человеческих, конских, собачьих слез.

*- 18/VI 1979 г.


...это такое же восприятие грядущего ЧЕРЕЗ ПОДСОЗНАНИЕ от­крылось мне на Колыме:

Земля в безмолвии лежала.
Сиял мороз и снег визжал...

Ведь УМОМ нельзя было это предвидеть в 37-м году. но я УВИДЕЛА все это. Это озарение. Как же молиться, Господи, мне Имени Твоему, чтобы суметь увидеть и выковать то самое главное, что смутно мерещится.

И отжимает она волоса,
Травянистые длинные нити волос.
От росы солонеет трава,
Но не радует соль скот,
Потому что запах ее — кровав
И горек людской пот.
Магадан. 1937/?/

***

Это — земля иль другая планета?
Синие горы — причудливо строги.
Ветви — рисованы в небе кристаллами света,
Выдуман лес многоногий!
Кто-то,
Алмазами землю покрывший,
Без счета
Льет холода жидкое пламя,
И смотрят два солнца застывших
С неба — пустыми глазами.
Колыма. Эльген. 1938

***

Ты снова здесь? Над снежной пеленой
Пришел из прошлого забвенья.
И ты встаешь, как голос мой,
Как первый час любви земной,
Как первый плод осенний.
Кругом — безмолвно и бело,
Мы — за чертой земного бденья.
Нас здесь снегами замело,
Над нами горе провело
Вдоль губ и глаз — глухие тени.
Зачем же ты меня зовешь,
В предельной горечи сомненья,
Что даже солнце — только ложь,
Что ты как камень упадешь
На дно бесцельного мученья.
1938

***

Что же — значит, истощенье?
Что же — значит, изнемог?
Страшно каждое движенье
Изболевших рук и ног...
Страшен холод...
Бред о хлебе.
Хлеба... хлеба...
Сердца стук.
Далеко в прозрачном небе
Равнодушный солнца круг.
Тонким свистом пар дыханья,
Это — минус пятьдесят.
Что же? Значит — умиранье?
Горы смотрят. И молчат.
Колыма. Эльген. Зима 1940

Барак ночью
Свет погас. И, умирая,
Стынет тонкой коркой сальца.
Темноту сознанья раздвигая
Осторожно — ищут пальцы.
Я живу в концах ладоней,
Улетая прямо к звездам.
Лес тяжелый ветки клонит
За окном, в тиши морозной.
Кто-то мечется по бревнам,
Тенью-мышью пробегая,
Кто-то рядом дышит ровно,
Ты ли дышишь, дорогая?
Колыма. Мылга. 1939

***

Тихо пальцы опускаю
В снов синеющую воду.
Снег весенний в полдень тает,
Оседая — пахнет медом.
По лесам проходят тени,
Улыбаясь дальним склонам,
В неба колокол весенний
Солнце бьет широким звоном.
Я сижу, смежив ресницы,
В пальцах сны перебирая.
И душа — тяжелой птицей
К небу крылья поднимает.
Колыма. Май 1939

***

Ходит большое солнце,
Смотрит на круглую землю.
В каждом цветке есть донце,
Чаша, что вверх подъемлет.
В ней дрожат росяные капли,
Когда солнце уронит взгляд.
Корневища белые лапки
Солнцу соком кадят.
Каждый цветок — распускается,
И пахнут его лепестки.
Сердце — цветок, что качается
На тонком стебле тоски.
Калыма. Эльген. 1940171
Время пастушества

***

Синие горы драконьим хребтом
Врезались в небе белесом.
В поступи конской тревога о том,
Встанет ли солнце над лесом?
Или — останется здесь навсегда
Муть комариного жала?
Будет чернеть по болотам вода,
Будут над нею гудеть овода,

Рекомендуем почитать
Уголовное дело Бориса Савинкова

Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.


Лошадь Н. И.

18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).


Кино без правил

У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.


Патрис Лумумба

Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.


Апостолы добра

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Так говорил Бисмарк!

Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.