Меморандум Квиллера - [39]

Я вставил эту фразу, для того, чтобы задеть начальство. Ведь после нашей встречи с Полем прошло всего пять дней, а от меня требуют отчет.

“…Мне не совсем понятно ваше распоряжение о представлении сообщения, поскольку времени прошло еще слишком мало. Вы, очевидно, получаете какую-то информацию обо мне?”

Этим самым я хотел сказать руководителям резидентуры, чтобы они отозвали Хенгеля, Брэнда и других оттуда, где мне поручено работать. Обо мне кто-то докладывал: возможно, что Центр направил сюда другого работника с параллельным заданием, и он, пытаясь проникнуть я организацию “Феникс”, узнал и доложил, что я попал в трудное положение.

“…Я вынужден обратиться с убедительной просьбой не требовать от меня донесений и не вмешиваться до тех пор, пока вы не будете располагать точной информацией о том, что я действительно в трудном положении. В таком случае я найду возможность доложить вам без всяких напоминаний. К.”.

Было 9.07, и я почувствовал, что мною начинает овладевать депрессия. Я не мог забыть крови на ногах Инги и неожиданного для меня ухода Октобера. Как это ни парадоксально, но я терпеть не могу такого положения, когда противник находится в нерешительности и замешательстве, поскольку за этим всегда следует период поисков правильной, с его точки зрения, позиции и он ведет себя, как обезумевший бык, бросающийся из стороны в сторону, лишая вас возможности предугадать его следующий шаг, что лишь усиливает опасность.

Мне потребовалось около часа для того, чтобы основательно продумать все события этого “невинного” полдня и сделать соответствующие выводы. Прежде всего я пришел к заключению, что, когда я начал поиски Цоссена, мне в течение первых же пяти дней пришлось дважды переходить к обороне, а вся добытая за это время информация состояла лишь из нескольких новых для меня фамилий. Я обязан был как можно скорее перейти в наступление: лишь только Октобер решит, что я ничего не знаю за исключением того, что мог узнать еще из его и Фабиана вопросов, нацисты немедленно ликвидируют меня, пока мне не удалось добыть какие-либо сведения и передать их в резидентуру.

Однако перед переходом в наступление мне предстояло провести исключительно важную проверку, и сделать это я должен был немедленно.

Расстояние составляло всего около трех километров, тротуары начали подсыхать, и, оставив БМВ в гараже, я отправился пешком. Уже минут через пять я обнаружил за собой “хвост” и медленно повел его по Гильдбургаузерштрассе. Я поступил так потому, что не ожидал за собой слежки, ее появление несколько озадачило меня, и мне нужно было подумать.

После некоторого размышления я решил отделаться от филера. Правда, иногда “хвост” бывает полезен, но сейчас поступить иначе я не мог. Никто не следил за мной, начиная с того времени, как я очнулся у Грюневальдского моста, и до прихода на квартиру к Инге – нацисты хорошо знали, что найдут меня там. Однако они не знали, что я обосновался в гостинице “Центральная”. Понятно, почему за мной следили. Октобер не желал рисковать и опасался, что я скроюсь; я даже почувствовал известное удовлетворение, ведь это свидетельствовало о том, как он беспокоится.

Теперь-то фашистам уже известно, что я живу в “Центральной” – “хвост” следил за мной оттуда. Меня это нисколько не тревожило, так как я не мог перейти в наступление, не раскрыв своего нового адреса, – для установления контакта с нацистами я вначале должен был дать им знать, где они могут найти меня.

Однако, как я уже сказал, мне предстояло провести весьма важную проверку и сделать это без “хвоста”, то есть обязательно отделаться от наблюдения.

“Хвост” оказался первоклассным, и потребовалось не меньше часа, чтобы “потерять” его. Выявление разведчиком слежки за собой и “отрыв” от нее, к сожалению, составляют обязательный и скучный элемент всякой разведывательной работы. Направляясь на выполнение задания или на конспиративную встречу, разведчик всегда проверяет, не следует ли за ним “хвост”, и, если обнаружит его, вынужден терять драгоценное время, чтобы оторваться. В таком городе, как Берлин, опытный разведчик всегда найдет возможность скрыться от наблюдения, если располагает для этого достаточным временем и, конечно, умением. Я терял многих, и многие теряли меня.

Филер, следивший за мной сейчас, оказался хорошим специалистом, и я смог отделаться от него и отправиться по намеченному мною маршруту лишь в южном конце Берлинерштрассе, после того, как провел его через четыре гостиницы и дважды по вокзалу Лихтерфельде-Зюд.

Было уже 11.20 вечера, и бар закрывался. Он назывался “Брюннен”, и я пришел в него впервые. Кельнер с бледным, утомленным лицом раздраженно посмотрел на меня из-за ножек только что перевернутого им стула, очевидно обдумывая, как мне отказать, если я попрошу чего-нибудь выпить. Кроме него, здесь находился еще человек, который, стоя на лестнице-стремянке, заводил часы; он даже не видел меня.

Спросив у кельнера дорогу к вокзалу Зюденде, я снова вышел на улицу и вскоре убедился, что наблюдения за мной нет. Я понимал, что в известной степени переживаю сейчас исключительно важный момент своей жизни и карьеры, и наслаждался этим. Чистый ночной воздух наполнял легкие, и, идя по безлюдной улице, я чуть не подпрыгивал. Вслух мои мысли, вероятно, прозвучали бы так: