Memento - [72]

— Вы обязаны в конце концов признаться, кто принимал участие в контрабанде наркотических веществ в больницу!

Пауза, словно минута молчания в память усопших.

— Вы, Рихард? — Главврачиха снова поворачивается к нему.

— Я — нет.

— И как вы это расцениваете?..

Пожатие плечами.

— Значит, оба?

Рихард снова вертит головой.

— Мартин?

— Нет.

— Не ломайте тут перед нами комедию! Хочу напомнить, что в больнице все же имеется место, где вы не получите доступ к наркотикам. Изолятор в отделении для буйных! — Главврачиха обращается к аудитории: — Лично я никому не рекомендую попасть туда. Вы знаете, что это за изолятор, Рихард?

Снова невыносимая тишина.

— Голые стены, на ночь матрацы, вместо туалета параша. Это скорее репрессивная мера, а не лечебная. Впрочем, вы сами вынуждаете нас применить ее, поскольку не желаете сотрудничать. Прошу, мы вас слушаем.

Похоже, дрозд в больничном саду просто сбрендил. Единственный звук.

— Не вынуждайте нас заходить так далеко! У вас еще есть шансы договориться о лечебных мерах!

Отделение для буйных. В больнице шушукаются, что после него — только морг и кладбище. Это уже самое дно. Последняя пара метров горки и зияющая черная дыра.

— Может, вы что-нибудь ответите?

От этих молчаливых пауз у Михала сводит желудок.

— Ну что ж. К сожалению, мы вынуждены классифицировать ваше поведение как нарушение лечебного режима и отказ от назначенного судом лечения. Здесь все? — Главврачиха снова оборачивается к залу: — Эти два злоумышленника вынуждают произвести обыск в палатах. Если в ваших вещах будет обнаружен шприц или какие-нибудь психоактивные вещества, пеняйте на себя. Поверьте мне… Ни у кого ничего?.. В самом деле?

Как во время похода в восьмом классе, вспомнил Михал. Только там искали выпивку. Учителям тогда и в голову не приходило, что можно кайфовать порошками.

— Прошу всех подняться наверх…

Михал тщетно пытается унять разбушевавшийся желудок. А если они подсунули кайф в мою тумбочку, вдруг подумал он. Ощущение тяжести. Снова вызвать ощущение тяжести. Только бы это помогло! Проклятье!

— Чья это кровать? — Главврачиха сверлит глазами толпу.

— Моя! — удивленно отзывается Вацлав. На лице над рыжими усами проступают красные пятна.

— Что это такое?

Под матрацем шприц и пузырек с мутно-коричневой жидкостью.

Чернуха, соображает Михал.

— Но я… Я никогда не кололся… Даже на воле…

— Как вы объясните, что это лежало под вашим матрацем?

— Наверное, кто-то…

— Это уже переходит всякие границы. — Главврачиха оборачивается к остальным. — Кто спит в этой палате? Поднять руки!.. А, Рихард тоже? Рихард, вы в самом деле не хотите нам ничего объяснить?

— Мне нечего объяснять.

— Хорошо. Не будем нарушать дневной распорядок.

Солнечные лучи совершенно равнодушны к тому, что делается за решетками.

Я больше не вынесу, мается Михал. Он чувствует, как сердце бьется где-то почти в горле. И невыносимо болит желудок. Сидеть в кружок вместе с остальными и делать вид, будто ничего не произошло. Кто же такое выдержит?

— Рихард, может быть, здесь, в более тесном кругу, вам захочется объяснить этот ночной инцидент? — Монотонный голос молодого врача. — Что вы скажете?

— Я и сам не знаю, как все получилось. Я не имею к этому никакого отношения.

— Не пора ли наконец давать отчет своим словам? Вы понимаете, что значит вот так, самовольно прервать долговременное воздержание? Причем не только у себя, но и у другого пациента… Целых два месяца мы оберегали его мозг от воздействия наркотиков, а теперь одна доза — и все напрасно.

Пустой стул, на котором обычно сидит Мартин, как немой укор.

— По вашей вине у Мартина начались так называемые ломки — мышечные судороги, подавленность, агрессивность. Все, чего мы добились за время его лечения, пошло насмарку. Физическая зависимость, от которой он ценой страданий, не вам мне об этом рассказывать, вы сами через это прошли, избавился в тюрьме, снова восстановилась. Целый день, а может, и всю ночь возле него дежурит санитар. Чтобы предотвратить попытку самоубийства. А первая попытка уже была, вы знаете об этом? Понимаете теперь, что натворили? А что думают остальные?

Снова тишина. Михалу уже заранее нехорошо.

— Я… Мне хочется сказать… — начинает Вацлав, — что я и вправду ничего не знал. — Он испуганно моргает.

Господи, да ему же страшно от мысли, в какую компанию он попал, осеняет Михала. Даже токсикоманам уже страшно. А мне нет?

— Я верю, — улыбается врач. — Когда вы пройдете курс лечения здесь и вам станет лучше, видимо, есть смысл выписать вас из больницы и отправить на добровольное лечение к Аполлинару. Неразумно заставлять вас лечиться у нас.

Как тактично он избежал слов «с этими людьми», мысленно ухмыляется Михал.

Врач снова оборачивается к Рихарду:

— Вы понимаете, что ваш перевод в отделение для буйных — самая справедливая из доступных нам мер?

Рихард пожимает плечами.

— Я все же попрошу вас высказаться…

И вдруг Рихард взрывается:

— Меня вам все равно не отучить! Хочу колоться и буду! Что вы можете мне предложить вместо улёта? Лучше несколько лет потрясающей жизни в полной эйфории, а потом смерть, чем нудная серая тягомотина!

А ведь ему сейчас до фонаря, выпустят отсюда — не выпустят, осенило Михала. Или, похоже, он про это пока не думает. Остатки вчерашнего кайфа? Или успел снова вмазаться перед зарядкой? Нет, тогда было бы видно по глазам. А может, и правда решил на все наплевать. Терять нечего. Приехал.