Memento - [15]

— Вам не обязательно соглашаться.

Угадал, о чем я думаю?

— Но, по-моему, пока вы в первой из трех фаз. Принимаете психотропные препараты, у вас появляются галлюцинации. К счастью, на этой фазе в период между приемом наркотиков в вашем мозгу не происходит никаких аномалий. Вы не должны доводить себя до такого состояния, когда вдруг услышите, что вас кто-то зовет, или увидите на улице бегущую мышь, а то и какие-то шелестящие тени.

Ни о чем подобном и речи быть не может, мысленно успокаивает себя Михал.

— Но если человек уже перестал быть личностью, бросил учебу, не устраивается работать, не имеет пристанища — тогда редко что удается сделать. Здесь мы имеем дело с простой формулой: чем дольше употребляешь наркотики, тем меньше шансов вылечиться. Сейчас вы уже не способны сами управлять собой. Попросту говоря, не можете бросить это самостоятельно. Уже поздно. Надо было раньше. Теперь вы — больной человек. И никакие полумеры не годятся.

— Не понимаю, о чем вы говорите, пан доктор. Я здесь по чистой случайности.

Нужно просто уменьшить дозы, не зарываться. Сам брошу, когда захочу. Черт-те сколько недель проваляться в психушке, а как же гимназия? А дома?

— Я не могу пропускать занятия. Тем более если то, что вы предлагаете, не обязательно. Можно идти?

— Как хотите. — Доктор тоже встал. — Решили поиграть со мной в дурачка? Но самое страшное, что, когда вы поймете, кто из нас двоих по-настоящему дурак, будет уже поздно.

Скорее к дверям. Закрыть их за собой — и прочь отсюда.

— Подождите. Вы утверждаете, что вы не наркоман. Допустим, я вам верю. А если нам все же провести небольшой эксперимент? Каждый вторник и пятницу приносите сюда мочу на анализ. Справку в гимназию мы вам, естественно, напишем. Ну что, идет?

На лице Михала не дрогнул ни один мускул. Кто меня может заставить, если я ничего не сделал? Ясное дело, никто.

— Хорошо, пан доктор. Во сколько мне прийти во вторник?

В десять. Я буду ждать.

Похоже, не поверил, что я тут и в самом деле объявлюсь?

Выдержать хотя бы три дня. Всего три дня. Доказать самому себе, что ты еще не втянулся.

Ничего не выходит, могу только уставиться в потолок, сжимать кулаки и лгать самому себе, что сумею.

Хоть бы еще одну дозу. Одну-единственную, прежде чем покончить с этим навсегда.

Неужели я и вправду зашел так далеко?

Забыть, что существует этот проклятый кайф. Этот мир, о котором год назад я и слыхом не слыхивал. И вдруг не могу прожить без него одного дня?

— Михал Отава, вы меня вообще слышите? Может, соблаговолите сказать, о ком из писателей, которых мы прошли за последний месяц, у вас есть хоть малейшее представление?

Когда-то мне нравился Хемингуэй, вспоминает Михал. Как давно это было.

— О Хемингуэе.

— Вероятно, вы не обратили внимания, что в этом году мы изучаем чешскую литературу?

Класс взорвался хохотом. Идиоты. Училка довольна собственным остроумием. Очередная двойка. Я уже не успеваю их считать.

Доползти бы домой, свалиться на диван и дотянуть до утра. Еще два дня. Я мертвый. Ничто не может меня пробудить… Только одно. В пятницу надо попасть на дискотеку.

Но как?

Как угодно.

— К тебе пришли, Михал. Только сначала будь добр объяснить, кто это?

Первые две относительно нормальные фразы после возвращения из вытрезвителя.

Ева!

Отец остался в прихожей. На стрёме.

— Привет! — Господи, только бы она себя не выдала. — Это из нашего класса, пап.

К счастью, Ева не под балдой. На ответ хватило и двух секунд.

— Привет. Я пришла узнать, что нам задали по чешскому. Я болела, а завтра пойду в школу.

По чешскому? — Какое счастье, что дома пока не знают о той двойке. — Конечно, проходи.

— Не надо переобуваться, — останавливает отец, когда гостья безуспешно пытается стянуть сапог.

— Что с тобой? — шепчет Ева, едва оказывается в комнате Михала.

— Ничего. Вытрезвитель.

— Попался?

— Вот тут на сто тридцать шестой странице, упражнение 3 «б», — на всякий случай громко говорит Михал.

И кивает Еве.

— Что ты там сказал? — шепчет Ева.

— Купил сам не знаю у кого.

— И все?

Он кивает.

— А еще задали наизусть любое стихотворение из чешской классики, — добавляет Михал — вдруг отец подслушивает.

— Спасибо, — говорит Ева. — Ну, мне пора.

В соседней комнате отец над газетой словно сфинкс.

— Я провожу Еву до автобуса, пап.

— Это обязательно?

— У нашего дома какой-то тип ошивается.

Торопливо, пока отец не передумал, Михал тащит Еву по ступенькам. На первом этаже сворачивает к подвалам и выходит во двор через дверь с выбитыми стеклами.

Ни души! Он прижимает Еву к стене дома.

— Я влип по самые уши!

— В чем дело?

— Нам надо все бросить!

— Конечно, бросим, когда захотим…

— Нет, сейчас. Пока еще не поздно, Ева. Ты должна быть со мной.

Он прижался к ней, словно тем самым мог защитить от всего и ее, и себя.

— Я не отдам им последнее, что у меня есть, — вдруг ощетинилась Ева.

— Но у тебя есть я, — лихорадочно шептал Михал. — Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты превратилась в наркоманку.

— Не бойся, я все держу под контролем!

— Обещай, что никогда не начнешь колоться!

— Боишься?

— За тебя. Больше у меня никого нет.

— Как дома?

— Тихая семейка. Хуже не бывает. Сбежать бы куда-нибудь, Ева. От всего…