MEMENTO, книга перехода - [3]

Тема конца жизни всегда интересовала меня, я периодически размышляла об этом, искала раскрытие этой темы у великих… Но теперь, помимо напряжённой вдумчивости, печали и немого вопроса во мне стала расти… радость. Она пробивалась сквозь печаль, как солнечный свет сквозь кроны деревьев, и казалось что свет этой внутренней радости – радости воссоединения души – виден через кожу. Мозг говорил, что это неадекватно, а душа всё равно радовалась.

Я пока ещё не осознала до конца тот опыт, который так внезапно свалился на меня. Но для моей жизни это чудо, и спасибо, что Ваша книга стала проводником в него. Анна С.

* * *

Читая книгу «Memento», впитывая поэтику, фантазируя и размышляя вместе с автором о бессмертии, я пытался ответить, почему так влечет меня эта тема ухода, отчего так привлекателен взгляд на жизнь с высоты поднебесья?..

Думаю, дело в том, что одновременно с пронзительностью печали, с ощущением себя беспомощной песчинкой под громадным небосводом, с ощущением «бессмертия смертности» даже в ранней сумбурной бешеной юности очень часто связаны были и яркие моменты просветления, в которые вдруг схватывалась самая суть жизни, вдруг понималось, сколько же в ней шелухи… С годами суммируясь, подобные фрагменты яркого душевного чувствования все настойчивее осознавались настоящей жизнью, которой хотелось жить постоянно…

Ярче всего воспринялась мной поэтическая часть – «Песнь уходящих». Как мне видится, поэтическая форма наиболее выразительна и, одновременно, наиболее деликатна для темы ухода. Поэтическое слово способно объединить человека с Небом непосредственно, без мешающих логических связей – с тем Небом, которое в нас всегда в виде Веры в лучшее, в продолжение, в вечность себя и жизни…

Книга «Memento» способна дать человеку необыкновенный прилив жизнелюбия, новое осознание себя в этой сугубо преходящей действительности, новый интерес к себе, своим родителям и близким, детям, друзьям и возлюбленным. Книга способна скрепить воедино противоречивую мятущуюся человеческую натуру красной нитью истинности, жизнестойкости.

Книга – способна. Остальное зависит от нас.

Валерий С.

Вот она, обратная живая волна, дорогие, спасибо сердечное! На связи будем и дальше.

Бумажное издание дополнено, доработано; и все равно это не завершенный труд, а длящийся и сию минуту, и можно считать его новым началом нашего разговора.

Только книга, запрещаемая во все времена и при всех властях, переживет все власти и времена. Такая книга есть. Название ее – Истина.

Пен Левиндоуз

II. Песнь Уходящих

Уходящие – это временно. Только для еще здешних. Скрывающиеся за горизонтом бытия – так точнее.

Часть эту можно считать врачебным исследованием ПЕРЕХОДА и авторской исповедью, хотя тексты в ней не только и не столько обо мне. Переживания, размышления, догадки, душевная помощь – все это можно в прозе и можно в стихах.

Облачка

По небу облачко плывет,

другое за собой зовет,

и мы с тобою небосвод

переплываем,

а кто кого переплывет,

а кто потом, а кто вперед,

не знаем.

А что такое умереть?

Дверь за собою запереть.

Но след оставленный стереть

не удается.

А кто сумеет отпереть?

Кто захотел, тот и сумел,

найдется.

Две реки

мы живем у ревущей машинной реки

но квартиру свою нам менять не с руки

проживем как живем от звонка до звонка

а потом нас подхватит другая река

и обнимет и в дальнюю даль унесет

где небесный пастух свое стадо пасет

и забытая песня беззвучно слышна

имя этой реки тишина

а пока мы живем у ревущей реки

нам о той о другой вспоминать не с руки

от звонка до звонка этот мир не понять

и когда-то придется квартиру менять

Морегоре

М. Л.

Мне море в городе является вседневно:

то тихо ластится, то нападает гневно,

и волны рушатся, и молится прибой:

ты слышишь, Господи?.. возьми меня с собой…

Очарование напрасных упований,

о море градское, о праздник расставаний.

Щенок потерянный в глаза глядит с мольбой:

ты видишь, Господи?.. возьми меня с собой…

Не уступи тоске, когда увидишь снова

свет наркотического зарева ночного

над морем городским. В свой час поймет любой:

нет горя горшего, чем горе быть собой.

А в день, отмеченный пробелом в гороскопе,

я залпом выпью морегоре городское

и знак подам тебе, поднявшись над толпой:

ты знаешь, милая, ты знаешь: я с тобой

Вы все помните

Это дом, это все еще дом.

Эта клетка безликая,

эти стены простецкие –

я их кожей своей обил,

обрастил их своим нутром.

Вот картинка моя, первобытная, но не детская.

Ваши лица смотрят в меня. Вы все помните.

Это дом.

Я покину его вместе с вами, отдам во владение

неизвестным жильцам на игрушечное навсегда.

С полдороги вернусь, может быть,

провести наблюдение,

как им спится, о чем размышляет вода,

и случайных следов не осталось ли.

Все другое. Все пришлое, будь хоть семижды музей.

Взгляд чужой – разрушитель. Бациллы усталости

поселяются в души и заживо гробят друзей.

Похотливая смерть глазомером большим отличается.

(Вот поэтому дети от взрослых прячут глаза.)

Но сейчас это дом. Черный ослик твой[1]

с той же свечкой качается

на раздвинутых ножках вперед – назад

С той стороны [2]

в зыбких заботах дней

гасится существо

с той стороны видней

с той стороны всего

здешние жуть и мрак

там красота и свет