Memento Finis: Демон Храма - [25]

– Ну, что ж, молодой человек, если вы хотите знать моё мнение об этом человеке, я скажу… – с явным недовольством сказал Андреев. – Да, был у меня такой ученик, талантливый ученик, скажу даже, очень талантливый ученик. У него были великолепные перспективы для продолжения научной деятельности, но, к сожалению, история, я имею в виду, история как наука, его интересовала мало. Он с головой погрузился в мистику, выискивая в истории не реальную жизнь реальных исторических людей и культур, а тайные знаки, эти химеры научного знания. Все его теории не выдерживали никакого критического анализа и не могли найти никакого исторического подтверждения. Его неуёмное воображение помешало ему стать учёным. То, что случилось с ним впоследствии, лишь печальный итог его ошибок и заблуждений.

– И что же с ним случилось? – спросил я, как будто был совсем не в курсе того, что произошло с Полуяновым.

– Он сбежал на Запад, бросив жену и ребёнка.

– И вы его никогда больше не встречали и не слышали о нём? – не унимался я.

– Нет, не слышал, и слышать не хочу! Как историк он умер и умер уже давно. И прошу вас, больше не будем об этом, – резко ответил академик.

Наверное, я сильно расстроил Андреева, вскрыл его старые раны. В тот вечер старик был особенно раздражителен и молчалив. На вопросы Верхова он отвечал коротко и часто невпопад, подолгу смотрел в окно, о чём-то задумавшись. В итоге он сказался уставшим и выпроводил нас раньше обычного. Когда мы спустились на улицу, Сергей укоризненно помотал головой, заметив:

– Не стоило тебе давить старику на мозоль. У нас есть дело, которое надо сделать, а выяснять никому не интересные детали старых отношений академика можно и в другое время.

В целом я был согласен с Сергеем и чувствовал себя виноватым. Но мне почему-то казался важным этот вопрос отношений Андреева со своим бывшим учеником. Я подозревал, что у Полуянова могла быть какая-то шальная идея истории храмовников, не нашедшая своего отражения в публикациях, и Андреев знал о ней. Коварное любопытство толкало меня в эту загадочную область, грозя окончательно испортить мои отношения с академиком.

С Кариной я теперь виделся почти каждый день и уже с трудом мог обходиться без её голубых глаз, длинных, волнистых тёмных волос, нежного голоса и доброй улыбки. Мне с ней было по-особенному хорошо и спокойно. Мы могли подолгу сидеть на скамейке в парке, и она, положив свою голову мне на плечо, говорила, говорила о самом разном. Рассказывая о новых туфлях или делясь своими впечатлениями о только что прочитанной книге, она поднимала голову и хитро, с улыбкой внимательно смотрела на меня, пытаясь понять, слушаю ли я её. Бывало и так, что, положив мне голову на плечо, она молчала, нежно прижимаясь ко мне. И в этот момент мне казалось, мы были самыми счастливыми людьми на свете, потому что мир, немного замедлив свой бег, теперь крутился вокруг нас. В эти минуты, ослеплённым и оглушённым своим внутренним покоем, нам казалось, мы были центром и смыслом всего существования, всё происходящее вокруг представлялось неким динамичным фоном великолепной картины, в центре которой были я и она.

Мы встречались где-нибудь в центре города и долго гуляли по тихим улочкам и переулкам летней Москвы. В выходные центр города был тихим и пустынным – толчея и суета будничной московской жизни исчезала, народ уезжал за город. Без особой цели мы бродили меж старых разваливающихся домов начала прошлого века и солидных кичливых дворцов начала нынешнего. Карина прекрасно ориентировалась в архитектуре Москвы и устраивала мне бесплатные экскурсии, рассказывая о том, что было, и посмеиваясь над тем, что есть. Её мама была архитектором, и потому стили и направления московских построек были для Карины не просто словами, а вполне конкретными формами домов, тихо доживающими свой век где-нибудь в маленьких незаметных переулках рядом с яркими представителями так называемой элитной недвижимости.

За всё это время мы ни разу не были в ночном клубе или на дискотеке. Карина не любила подобные заведения, не перенося громкую музыку и бестолковое многолюдье. Она была не из тех, кто мог отдыхать в таких местах, предпочитая тихие улицы шумным магистралям. В этом мы были схожи.

Мы гуляли до наступления ночи, а потом ехали ко мне. Предварительно Карина всегда звонила домой, придумывая новый повод и новую подружку, у которой она должна была заночевать. Она чувствовала, что отчим всё прекрасно осознаёт, но таковы были правила игры всех девушек со своими родителями. Я слышал, как отчим тяжело вздыхал в трубку, понимающе говоря: «Ну, что ж, передавай привет подружке…»

Однажды Карина позвонила мне в середине дня. Она радостно объявила:

– Я испекла пирог.

– И? – вопросительно протянул я, подозревая, что сегодня летних экспедиций в центр Москвы не будет.

– И я приглашаю тебя сегодня к себе его попробовать. Ты же не хочешь, чтобы я его съела одна?

– Нет, не хочу. Ты сильно располнеешь.

Карина рассмеялась:

– И ты меня разлюбишь?

– Ну конечно, нет, – уверил её я. – А отчим?

– Он на работе. Будет вечером, – сказала Карина и, смеясь, добавила: – Давай, давай, собирайся, лежебока. И купи что-нибудь к чаю, на всякий случай. Вдруг мой пирог тебе не понравится.