Мелья - [19]

Регла, январь, 25, 1924 г.

Доктор Антонио Бош,

алькальд».

Хулио хорошо запомнил то воскресенье и тысячи людей, шагавших по топкой земле к вершине холма. Дождь лил долго, водяная стена отделила Реглу от остального мира, и с утра люди не решались выйти на улицы. По узким, спускающимся в долину улочкам неслись потоки воды. В муниципалитете только было решили, что процессию надо переносить, как дождь прекратился. В разрывах туч засверкало голубое небо, и с солнечными лучами возродились надежды. Но вскоре дождь возобновился, хотя и не такой, как до полудня.

До времени сбора оставалось часа два, но люди уже тянулись к холму. Шли представители профсоюзов из столицы, из соседнего городка Гуанабакоа, из других муниципалитетов провинции и просто жители Реглы. Клич Антонио Боша был подхвачен повсюду. За полчаса до начала церемонии из муниципалитета Реглы вышла процессия во главе с алькальдом. Пологие склоны холма стали скользкими, ноги вязли в грязи, но люди шли наперекор непогоде, неся впереди саженец оливкового дерева. Когда все собрались на вершине, Бош взял в руки лопату. И вот, дрожа под ударами дождевых капель, из мокрой черной земли потянулась вверх оливковая ветвь. И почти каждый подходил и бросал комок тяжелой земли вокруг нее, словно хотел уберечь нежный росток от злой стихии.

Затем все отправились в здание муниципалитета, где состоялось торжественное собрание, на котором десятки людей самых различных политических взглядов говорили о Великом Гражданине Мира.

Delenda est Wall-street [1]

Тюремные стены отгородили от Хулио Антонио весь остальной мир. С ним остались только раздумья и воспоминания да встречи с друзьями. Мозг возвращал в эти дни такие детали жизни, о которых он давно забыл. Иногда он переосмысливал прошедшие события, анализируя собственные поступки. Это была не болезненная рефлексия человека, страдающего от сомнений. Наоборот, несмотря на тяжелое физическое состояние, Хулио Антонио не мучали угрызения совести и сомнения за содеянное в жизни. Путь его был прям, и он был уверен, что в будущем никогда не изменит тому, что стало целью его жизни. На память пришли события начала прошлого года. Тогда он стал членом Коммунистической группы Гаваны. Комгруппа была немногочисленна, в нее входили рабочие, несколько интеллигентов, он был первым студентом в группе. Встретили его приветливо, и никто не скрывал своих дружеских чувств. К тому же рекомендовал его Карлос Балиньо, авторитет которого был непререкаемым. Хулио Антонио с первых же дней стал одним из самых активных членов комгруппы.

В университете положение продолжало оставаться напряженным. Решения, принятые студенческим конгрессом, разумеется, не проводились в жизнь. Ректорат старался утопить в Лете все свои обещания, а министерство просвещения пыталось доказать свою демократичность в основном болтовней своих руководителей или какими-нибудь пустяковыми мерами.

Так, в конце 1923 года, чтобы продемонстрировать заинтересованность правительства в студенческих делах, в университет были назначены два специальных инспектора министерства — бывшие школьные инспектора.

Когда эти новоиспеченные «просветители» появились на «Холме», Мелья собрал товарищей по факультету. Ребята закатали брюки выше колен и с пением детской песенки ворвались в ректорат, приведя в замешательство всех секретарш и служащих. А когда появились разъяренные инспектора, студенты хором стали просить разрешения сходить «на двор».

Их вытолкали вон, и они сразу же разбежались по факультетам и рассказали всем остальным товарищам. Смех на «Холме» не прекращался несколько дней.

Хулио ненавидел продажную администрацию президента Сайяса. Всех этих ректоров, профессоров, докторов, инспекторов, всех, кто в своем подавляющем большинстве когда-то окончил Гаванский университет, прошел через «горнило студенческого бунтарства», но с годами «остепенился», превратившись в выдержанного и самодовольного буржуа, обремененного солидным положением в обществе. Некоторые из них любили говорить: «Мы тоже были молодыми, тоже бунтовали». Хулио приходил в ярость от этих слов. Выходило, что и он должен был в недалеком будущем превратиться в подобного им пустобреха и фарисея. Ну нет, не дождутся они этого! И он обрушился на своих врагов статьей «Интеллигенты и тартюфы».

«Свобода. Равенство. Братство. Родина, Право, — писал Мелья в мае 1924 года. — Сегодня это только красивые слова, хотя вчера они выражали великие идеи. Сегодня свобода — это разрешение одной касты угнетать другие. Равенство — это смертельные объятия людей, уничтожающих друг друга в братоубийственных войнах. Братство — товарищество несчастных, угнетенных одним и тем же хозяином. Родина — сад, в котором немногие питаются его плодами, хотя и возделывают их. Право — средство защиты покоя сильных после того, как они удовлетворят свои аппетиты».

Он писал, что на смену хвастуну-дворянину, плуту-священнику, хозяину-зверю пришел интеллигент-лицемер. Он вобрал в себя все отрицательное, что было в прошлом. Его ум и подготовка позволяют ему лицемерить с большим искусством.

Он обрушился на интеллигентов, предающих интересы общества с такой же легкостью, как проститутка продается за деньги. Таких интеллигентов, по его словам, надо называть только Тартюфами — они недостойны уважения.