Мэлон умирает - [3]

Его фамилия Сапоскат. Как и его отца. Имя? Не знаю. Оно ему не понадобится. Друзья называют его Сапо. Что за друзья? Не знаю. Несколько слов об этом мальчике, их не избежать.

Он рано повзрослел. Не слишком успевал на занятиях и не видел в них пользы. Сидел на уроках, а думал в это время о чем угодно или ни о чем.

Он сидел на уроках, а думал в это время о чем угодно. Ему нравилась арифметика, но не нравилось, как ее преподают. Он не любил абстрактных чисел. Расчеты казались ему скучными, если неизвестно было, что именно считают. Он практиковался, один и в компании, в устном счете. Цифры, марширующие в его сознании, были облечены в краски и формы.

Какая скука.

Он был старшим ребенком бедных и болезненных родителей. Он часто слышал, как они говорят о том, что следует предпринять, чтобы лучше себя чувствовать и больше зарабатывать. Неопределенность их пустой болтовни каждый раз поражала его, и он не удивлялся, что эти разговоры ни к чему не приводили. Его отец работал продавцом в магазине. Обычно он говорил своей жене так: Мне во что бы то ни стало необходимо найти сверхурочную работу по вечерам и в субботу. И добавлял чуть слышно: И в воскресенье. Его жена отвечала: Но если ты будешь работать так много, ты заболеешь. И господин Сапоскат признавал, что отказаться от воскресного отдыха было бы неразумно. Люди эти были — взрослые. Но он чувствовал себя не настолько плохо, чтобы не работать по вечерам и в субботу. Над чем? — спрашивала его жена. — Над чем работать? Быть может, какая-нибудь секретарская работа, отвечал он. А кто будет следить за садом? — спрашивала жена. Жизнь семьи Сапоскат была полна аксиом, из которых одна, по меньшей мере, установила преступную абсурдность сада без роз, с запущенными дорожками и газоном. Возможно, мне удастся выращивать овощи, отвечал он. Дешевле покупать, отвечала жена. Сапо поражался, слушая эти разговоры. Ведь сколько стоит один навоз, говорила его мать. И в наступающем молчании господин Сапоскат размышлял, со своей неизменной серьезностью, о дороговизне навоза, мешающей ему обеспечить семье высокий уровень жизни, а жена его в это время обвиняла себя в том, что не делает все возможное. Но ее легко можно было убедить в том, что делать больше, чем в ее силах, и не подвергаться при этом опасности умереть раньше времени — невозможно. Ведь сколько мы экономим на одних докторах, говорил господин Сапоскат. И на лекарствах, отвечала его жена. Так что оставалось только обдумать переезд в домик поменьше. Но мы и без того живем стесненно, говорил господин Сапоскат. И не подвергалось сомнению, что с каждым годом стесненность их будет возрастать, вплоть до того дня, когда первенец покинет родительский дом, компенсируя появление новорожденного, и наступит некое равновесие. После чего дом понемногу начнет опустошаться. И наконец они останутся совсем одни, вместе с воспоминаниями. Вот тогда они и переедут, времени хватит. Он будет пенсионером, она — совсем без сил. Они приобретут домик в деревне и там, не нуждаясь больше в навозе, смогут покупать его возами. А их дети, исполненные благодарности за жертвы, принесенные ради них родителями, будут им помогать. Семейные советы обычно кончались в атмосфере самых безудержных фантазий. Создавалось впечатление, что чета Сапоскат черпала жизненные силы из перспективы своего бессилия. Но иногда, не успевая достичь этой стадии, родители оставляли эту тему и переходили на своего старшенького. Сколько ему сейчас лет? — спрашивал господин Сапоскат. Информация поступала от жены, что должно было означать ее превосходство в этой области знаний, но всегда оказывалась ошибочной. Господин Сапоскат принимал на веру неправильную цифру и долго мурлыкал ее себе под нос, словно означала она цену на какой-нибудь ходовой товар, например, на мясо. И одновременно выискивал в выражении лица сына то, что могло хоть немного смягчить сказанное матерью. Пожалуй, вырезка все же неплоха? Сапо всматривался в лицо отца, грустное, изумленное, нежное, огорченное и, несмотря на все, самоуверенное. Размышлял ли он о быстротечности неумолимого времени или о том, как нескоро еще сын начнет зарабатывать? Иногда он устало жаловался, что сын не слишком рвется приносить пользу в доме. Пусть он лучше готовится к экзаменам, говорила жена. Как только возникала какая-нибудь тема, их головы работали в унисон. Собственно говоря, они не беседовали. Они пользовались устным словом примерно так же, как проводник поезда пользуется флажками или фонарем. Но, бывало, они говорили: Здесь мы задержимся. И когда сын подавал сигнал к отправлению, они печально думали, не удел ли это самых одаренных — с позором проваливаться на письменной работе и выставлять себя на посмешище на устном экзамене. Они не получали удовлетворения от молчаливого созерцания неменяющегося пейзажа. По крайней мере, он здоров, говорил господин Сапоскат. Вот уж нет, отвечала жена. Но никакой определенной болезни, говорил господин Сапоскат. Хорошенькое было бы дело, в его-то возрасте, отвечала жена. Они не знали, почему выбрали ему свободную профессию. Впрочем, это само собой разумелось. И потому было просто невероятным, чтобы он оказался к ней непригоден. В мечтах они видели его доктором. Он будет лечить нас, когда мы состаримся, говорила госпожа Сапоскат. А ее муж отвечал: Я бы предпочел, чтобы он стал хирургом, — словно после определенного возраста людей не оперируют.