Мелодия на два голоса [сборник] - [6]

— Помер, что ли?

— То-то, что помер.

Оба погрустили, представив роковую неотвратимость человеческого исхода.

— А ты что ко мне, Анатолий, — прищурился Викентий Палыч. — Случилось чего-нибудь?

«Чего-нибудь случилось! — вспомнил Пономарев. Или может случиться».

— Нам, товарищ начальник, ведь требуется инженер. К Семенову в лабораторию. Верно?

— Верно, — Викентий Палыч изобразил счастливое недоумение. — Так что же ты, хочешь к Семенову? Закончил уже, что ли, свою работу?

Пономарев, уважая руководящий юмор, готовно посмеялся.

— Да нет, не то. Знаю одного парня. Дельный. Хочет к нам. У нас же есть место?

— А больше уже нигде мест нет?

Теперь Пономарев должен был представить словесный портрет своего протеже, но он этого сделать не смог, потому что абсолютно ничего не знал про нынешнего Воробейченко. И это было, вообще-то, нечестно и пакостно — предлагать кота в мешке. Но, с другой стороны, один человек в таком огромном котле, как их отдел, погоды не делает. Мало ли без Воробейченко праздношатающихся, вечно тоскующих. Пономарев, не задумываясь, мог назвать три-четыре фамилии людей, которых он бы, дай волю, беззаботно уволил с пользой для общего дела.

— Я не знаю, Викентий Палыч, как у него сложились отношения на старом месте работы, но, повторяю, это аккуратный, серьезный человек. Будет работать не хуже других. Ведь нам нужен инженер к Семенову?

— Нужен, нужен. Ты чего заладил, как попугай. Он тебе кто — брат?

— Школьный товарищ.

Пономарев хотел сказать «друг», но «товарищ» прозвучало естественнее.

Слесарь заколотил все гвозди и ушел. Теперь из окна кабинета был виден край крыши 18-го цеха и сизый кусок неба. Воздух в комнате был затхлый, без примеси колебания, зато начальник радовался. Сберег себя от сквозняка. В такой счастливый момент он не мог отказать. Тем более Пономарев за многие годы первый раз обращался с просьбой. Важнее было, что скажет Семенов. Семенов — молодой азартный руководитель, вполне мог заупрямиться. Семенов от природы был упрям, к тому же не любил, когда ему что-либо навязывали. Пусть даже необходимого инженера-тепловика. У Семенова такой характер, что он лучше будет работать один, чем с навязанным тепловиком. К Семенову нужен подход, а не наскок, свойственный одичавшему от одиночества своего труда Пономареву. Все это Викентий Палыч благодушно объяснил коллеге, потом еще минуты три проявлял душевную вежливость: поинтересовался здоровьем жены Пономарева, лукаво спросил, не собирается ли тот обзавестись потомством (о потомстве Викентий Палыч спрашивал у Пономарева неоднократно; сначала Анатолий честно признавался, что у него уже есть сын — Витенька, но, убедившись, что важен здесь не ответ, а вопрос, впоследствии только радостно кивал), совершив весь ритуал, начальник отдела отпустил его восвояси.

Викентий Палыч не знал одного — Семенов при всем своем упрямстве был с Пономаревым, можно сказать, на короткой ноге, насколько может дружить с незадачливым фантазером перспективный руководитель перспективной лаборатории. Поэтому договориться о Воробейченко с Семеновым труда не составляло. Тот только поморщился и предупредил:

— Ну гляди, старик. Не будет работать, сам понимаешь, — дурную траву с поля вон!

— Это мы понимаем, — обиделся Пономарев.

Через два часа приплыл улыбающийся, розовый Воробейченко. Анатолий проводил его к Семенову, познакомил их. Сам до конца дня шатался по отделу, заигрывал с девушками, видел, что зря заигрывает, злился, острил, совсем непохож был на себя обычного. Поругался в конце концов с буфетчицей, нервной Глашей, выпил три стакана компота и поехал домой.

Это был не первый его день, который истек, как вода, впустую, бесследно, канул в вечность, оставив ощущение, которое бывает во рту после выкуренной натощак сигареты.

И миновало еще несколько подобных дней.

Пономарев ехал в переполненном трамвае. Москву раскалило сухое пыльное лето. Жара днем доходила до тридцати градусов, к вечеру город плавился, густой воздух пластами оседал на асфальте, в легких.

Пономарев глядел, как мимо трамвая плывут дома, вывески, пересушенные деревья. По аллее около Новокузнецкой, как всегда, брел чахлый юноша с полудохлым боксером.

Особенно остановки вызывали раздражение, уж лучше ехать без конца, дергаться перед светофорами, ловить ртом бабочек, но не надо бесконечных задержек — со скрипом дверей, с вечными «извините», когда хочется побольнее толкнуть.

Ревизор случился.

— Ваш билет, гражданин! — сказал он Пономареву. Как только пробился и нашел его в самой середине вагона?

— Нет билета! — застенчиво ответил Пономарев и отдал рубль. У него был билет, но где он? Разве найдешь теперь, спустя много остановок, выветрился давно билет, прахом стал.

Он видел укоризненные взгляды, очаровательная блондинка глянула с любопытством и сочувствием. А у нее есть билет? Ревизор оторвал квитанцию. На своей остановке Пономарева выволокло, вытеснило, он вздохнул, глотнул воздух — мало.

«А раньше я не чувствовал жару, — вспомнил Пономарев. — И не было раньше так скверно. Летом было хорошо. Я всегда ждал лета. Летом не надо надевать пальто, летом быстрее переделываются пустые, необязательные дела и дни длиннее… А теперь вот — ловишь воздух, пора, пора, покоя сердце просит…»