Мелочи жизни - [50]

Но юноша, вскоре после приезда, уже начал скучать, и так как он был единственный сын, то отец и мать, натурально, встревожились. Ни на что он не жаловался, но на службе старанья не проявил, жил особняком и не искал знакомств. "Не ко двору он в родном городе, не любит своих родителей!" – тужили старики. Пытали они рисовать перед ним соблазнительные перспективы – и всё задаром.

– Ежели не по нутру тебе полицейская служба – можно в земство махнуть! – говорил отец, – попрошу Ивана Петровича да Семена Николаевича – кому другому, а мне не откажут. Сначала в секретари управы, благо нынешний секретарь в лес глядит, а там куплю на твое имя двести десятин болота, и в члены попадешь. Здесь, мой друг, всё в наших руках. Захотим, так и в судьи попадем, нет нужды, что ты университета не кончил. Того же Ивана Петровича попрошу – он как раз единогласное избрание оборудует. Вот ты и на виду, и в люди показаться не стыдно. Стоит только годика два до новых выборов подождать.

Николай не возражал против отцовских увещаний, но и согласия не заявлял. Он продолжал скучать, жить особняком и тревожить родительские сердца. Наконец, однако ж, пришлось высказаться.

– Я бы в Петербург желал, – сказал он нерешительно.

– Что ты там забыл?

– В университет хочу поступить. Начал ученье и не кончил…

– А чем же ты будешь в Петербурге жить?

– Устроюсь как-нибудь. Мне бы только доехать, а там уроки найду, частные занятия – много ли мне на прожиток нужно!

– Слышал я, что казенные стипендии в триста рублей полагают – стало быть, меньше этого прожить нельзя. Да за лекции от платы освобождают – это тоже счет. Где ты эти триста – четыреста рублей добудешь?

– Как-нибудь…

– С "как-нибудь"-то люди голодом сидят, а ты прежде подумай да досконально все рассчитай! нас, стариков, пожалей… Мы ведь настоящей помощи дать не можем, сами в обрез живем. Ах, не чаяли печали, а она за углом стерегла!

Но сколько старики ни тратили убеждений, в конце концов все-таки пришлось уступить. Собрали кой-как рублей двести на дорогу и на первые издержки и снарядили сынка. В одно прекрасное утро Николай сел с попутчиком в телегу – и след его простыл, а старики остались дома выплакивать остальные слезы.

Однако, по мере приближения к Петербургу, молодой Чудинов начал чувствовать некоторое смущение. Как ни силился он овладеть собою, но страх неизвестного все больше и больше проникал в его сердце. Спутники по вагону расспрашивали его, и что-то сомнительное слышалось в их вопросах и ответах.

– В Петербург? – спрашивали его.

– Да, в Петербург.

– При должности-с?

– Нет, учиться хочу.

– Так-с. При родителях будете жить?

– Нет, родители у меня живут в провинции.

– Ну, все равно, помогать будут?

– И помощи я от них ждать не могу. Сам должен буду о себе заботиться…

– Мудреное дело-с.

– Отчего же? Мне многого не нужно, а добыть урок или два, или какое-нибудь занятие – неужели это так трудно?

– Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять – двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую – ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть – самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.

– А ежели учиться хочется?

– Хотение-то наше не для всех вразумительно. Деньги нужно добыть, чтоб хотенье выполнить, а они на мостовой не валяются. Есть нужно, приют нужен, да и за ученье, само собой, заплати. На пожертвования надежда плоха, потому нынче и без того все испрожертвовались. Туда десять целковых, в другое место десять целковых – ан, под конец, и скучно!

И так далее.

Назойливо тянулась эта нить дорожных разговоров, тревожа и волнуя Чудинова. Но вот наконец показался и Петербург.

Чудинов очутился на улице с маленьким саком в руках. Он был словно пьян. Озирался направо и налево, слышал шум экипажей, крик кучеров и извозчиков, говор толпы. К счастию, последний его собеседник по вагону – добрый, должно быть, человек был, – проходя мимо, крикнул ему:

– Коли не знаете, где остановиться, так ступайте к Анне Ивановне в Разъезжую: у нее много горюнов живет. Нумера порядочные, обед – тоже, а главное, сама она добрая. Может быть, и насчет занятий похлопочет. Покуда что, у нее и поживете.

Чудинов, разумеется, последовал этому совету.

Указанные нумера помещались в четвертом этаже громадного дома. Его встретила в дверях сама хозяйка, чистенькая старушка лет под шестьдесят. Было около десяти часов, и нумера пустели; в коридоре то и дело сновали уходящие жильцы.

– Вам нумерок? небольшой? – приветливо спросила хозяйка, оглядывая приезжего.

– Да, из самых недорогих.

– Рублей на пятнадцать с обедом в месяц? удобно это для вас?

Комнатка действительно оказалась совсем маленькая. Одно окно; около двери кровать; в другом углу, возле окна, раскрытый ломберный стол с чернильным прибором; три плетеных стула.

– Обед будет из двух блюд: суп и мясное блюдо, – продолжала хозяйка. – Считается в двадцать копеек; а ежели третье блюдо закажете – прибавка 15 копеек. Обедают в общей столовой между пятью и шестью часами, как кто удосужается. Остальные девять рублей – за квартиру. Мелочных расходов прислуге, дворнику – рубля два в месяц наберется. Чай – ваш, свечи – тоже ваши. Вы место искать приехали?