Мельник ностальгии (сборник) - [8]

Пусть грустной судьбою его наградили.

Для вас, португальцы, я песню пою,

От вас не укрою тревогу мою.

Не ранить бы души вам песней унылой:

Нет книги грустней в Португалии милой!

Антонио

Какая нынче ночь! Мой уголь, словно лёд:

Принёс его из клети;

Сую его в камин, пусть пламя запоёт

О милом жарком лете!

Рождён в королевстве златых алтарей

У берега моря.

Карлота старая^[1]! Рассказывай опять,

Люблю твои сказанья:

Ведь ты поможешь мне их в прошлом откопать —

Мои воспоминанья.

Я – внук мореходов, героев морей,

Правителей индий, бродяг, бунтарей,

Властителей моря!

Могильщик молодой, тебе вольно не спать,

И петь, и веселиться!

Мне тяпку одолжи, мне надо откопать,

Что в памяти хранится.

Какие ветра! Ах, какие ветра

Гуляют на море!

Вставайте из могил, у церкви, на дворе,

Наивны, нелукавы,

Вставайте из могил, все в лунном серебре,

Вы, детские забавы.

Ночь нынче грознее, страшней, чем вчера!

Зажги у купели свечу, о, сестра,

За тех, кто на море…

Карлота у окна, шептала в кутерьму

Дождя и бездорожья:

«Мой мальчик, о, мой принц!

Ты счастья дай ему, Святая Матерь Божья!»

Во вторник пришёл я в неласковый мир,

Под звон колокольный!

Антонио взрастал, судьба его ласкала:

Был счастлив и любим!

(И боль, что с ним жила, в груди квартировала, —

Взрастала вместе с ним…)

В карете судьбы захандрил пассажир,

Задумал покончить, печален и сир,

Я с жизнью бездольной…

Был ангелом одет на шествии он вскоре,

Осенней тусклой желтью

Пришлось ему нести (как плакал он, о горе!)

Большую губку с Желчью…[3]

Вы скоро замёрзнете, воды реки, Замёрзнете скоро!

Ах, тётушка моя, почтенная Дельфина^[2],

Она деньком дождливым

Молилась за меня у жаркого камина —

И вырос несчастливым!

О, воды речные и вы, родники!

Баюкают душу, чисты, глубоки,

Напевы немолчного хора…

В новены[4] вечером ходил Христа просить:

Невинный детский лепет!

О, как хочу сейчас его я воскресить:

Тот пыл, тот чистый трепет!

Студенты бродили, где шум, толчея.

Ах, им за столом не сидится…

И крёстная^[3] времён с французами войны

Зарею голубою

На исповедь во храм, где горы зелены,

Брала меня с собою.

Таким же, как вы, был когда-то и я!

Повесы и плуты, плохие друзья!

Позвольте поэту трудиться.

Святым я шёл туда, но голос падре сдержан:

Он думал: озорство!

Я плакал и твердил, хоть был старик рассержен:

«Грехи? Ни одного!»

Ах, Иов – страдалец, весь – гной и гангрена,

Ты – мой аватар!

Молился по ночам (да так молюсь и ныне),

А дождь всё свирепел…

Казалось: я один средь водяной пустыни,

Лишь чайник пел-кипел…

Я жажду того же, склоняя колена,

Я подвигов веры ищу неизменно,

Пока я не стар!

Молил за тех, в Аду, кто стонет, изнемогший,

Чьё – всё в огне чело…

Некстати бормоча, продрогший и промокший:

– Какое там тепло!

Мука просыпалась из мельницы той,

Что в небе работает споро…

Звонарь бил тяжело в гудящую утробу:

Звон ввечеру суров!

И я на кухню шёл: бульон готов на пробу,

Бульон для бедняков…

Ах, мельник, что славен своей добротой!

Муки ты не трать так впустую, постой!

Зерно прорастает не скоро…

Служанки старые за прялкой коротали

Неторопливо ночь.

Чернушка лаяла, как совы пролетали,

Крича, летели прочь.

Вы по снегу шли у замёрзшей реки,

Босые, холодной весной!

Зе ду Теляду жил поблизости от нас^[4]:

Монахини смиренней

Вдова его просить ходила к нам не раз

Под вечер, в дождь осенний…

Раздетые, вот вам мои пиджаки,

Босые, носите мои башмаки…

Мне пары довольно одной…

Сентябрь, ещё жара, и праздник винограда^[5]!

И бедняки о хлебе

Нас просят ради душ, – да будет им награда! —

У Бога, там, на небе.

Когда я умру, этой болью объятый,

Меня упокойте вы в море!

Там были и слепцы с нетвёрдою походкой,

С незрячим взглядом вдаль!

И в язвах, в лишаях, а всё ж больных чахоткой

Мне было больше жаль…

От горя до горя, печалью заклятый,

Бреду я, покуда, водою разъятый,

Не стану частицею моря!

Вот в рамке траурной письмо^[6] – рыданье в ночь,

Родительское горе!

Как их утешить, тех, кто сына или дочь

Теряет там, на море!

Бьёт полночь… Удары! как медленно их

Звонарь отбивает – пластает….

О, этих родников вечерний плач осенний

Средь жаждущей травы!

И лунный свет кропит водою вдохновений

Всё тленное, увы…

И Виктор опять в уголочке притих,

Он – снова дитя, и слагает он стих,

Все слоги по пальцам считает!

Часы о полночи торжественнее били:

«Труш!» – так спадает груз.

И дедушка, что спал спокойным сном в могиле,

Входил, о, Иисус!

Сосед мой заходит, я стул пододвину:

Он голоден, жаль мне вдовца-горюна.

В прополку – тишина, как не было народа,

Никто не заходил.

А управляющий^[7] наш выбран от прихода:

Могильщиком он был…

Сосед, не спеши, сядь поближе к камину!

Вот ужин мой, видишь? Ты съешь половину

И выпей стаканчик вина!

Слуга скончался в ночь, заставил всех страдать:

О, горькая разлука!

Дрожа, его просил бабуле передать

Слова любви от внука…

Латинский квартал, ты усталый от зноя,

Усни после тяжкого дня!

О, африканские гитары рек, альты

И фадо[5] в тишине!

О, говорящих рек вода! Живая ты,

С угрями в глубине!

Ах, Жорж^[8], замолчи! Что же это такое?!

Ты даже охрип! Ну, оставь же в покое,

Безумный, оставь же меня!

На смоквы я влезал, что щедростью дивили:

Плодов – как в небе звёзд!

И в шапки рваные их нищие ловили:

Тянулись в полный рост…

О, добрые души, придите ко мне!

О, духи-кочевники, в вас – моя грусть!