Мельник из Анжибо - [17]

В это время вернулся Большой Луи и сообщил, что завтрак готов. Видя, что внимание Марсели приковано к изображенному на дереве имени, мельник, отлично умевший читать и писать, но до сих пор не замечавший надписи, попытался найти объяснение этому факту.

— Если я на кого и могу подумать, — сказал он, — так только на одного человека, что бродил тут недавно в наших местах. Никто другой не мог забавляться подобным образом, потому как городские у нас почти не бывают.

— А что за человек побывал тут недавно? — спросила Марсель, стараясь сохранить безразличный вид.

— Какой-то незнакомец, а как его имя-звание, он не сказывал, — отвечала старуха. — Мы люди не шибко ученые, но что лезть человеку в душу непорядочно — это мы Знаем. Луи по этой части на меня похож, и оба мы, не в пример нашим землякам, не любим учинять допрос посторонним людям, выведывая у них всю подноготную, и никогда не стараемся узнать ничего сверх того, что нам сами хотят рассказать. По виду этого незнакомца ясно было, что у него нет охоты ни называть свое имя, ни делиться своими намерениями.

— А сам-то он так и сыпал вопросами, — заметил Большой Луи, — и мы были бы вправе сделать то же самое. Не знаю уж, почему я не решился. Однако, судя по его лицу, это не был дурной человек, и мне не стыдно за то, что я поступил по своему обыкновению; но выглядел он странновато, и мне было жаль его от души.

— Как же он выглядел? — спросила Марсель, чье любопытство и нетерпение возрастали с каждым словом мельника.

— Да не знаю, как и сказать, — отвечал Большой Луи, — не очень-то я его разглядывал, пока он был здесь, а как он покинул наши места, тут и стал о нем раздумывать. Помните, матушка?

— Да, ты говорил мне: «Знаете, матушка, этот человек вроде меня — чего-то ему недостает в жизни, в руки не дается».

— Ну, ну, не говорил я этого, — возразил Большой Луи, опасаясь, как бы мать не выдала ненароком его тайны, и не подозревая, что эта тайна уже раскрыта. Я просто говорил: «Вот чудак, он словно и не рад, что на свет родился».

— А что, он был грустен? — продолжала спрашивать взволнованная Марсель.

— Уж чересчур задумчивый вид был у него. Просидел он около трех часов в одиночестве прямо на земле — как раз там, где вы стоите сейчас, — уставившись на речку, будто хотел точно сосчитать, сколько воды утечет. Я подумал было, что он больной, и два раза позвал его зайти в дом и подкрепиться. Но когда я подходил к нему, он вздрагивал, словно его вдруг пробудили от сна, и глядел хмуро. А затем сразу же лицо его прояснялось, добрело, и он благодарил меня. В конце концов он согласился принять кусок хлеба и кружку воды, но ничего больше так и не взял.

— Это Анри! — вскричал Эдуард, который стоял рядом, уцепившись за платье матери, и внимательно слушал разговор взрослых. — Ты ведь знаешь, мама, что Анри никогда не пьет вина!

Госпожа де Бланшемон покраснела, побледнела, снова покраснела и, стараясь придать своему голосу твердость, спросила, за каким делом незнакомец явился в эту местность.

— Ничего про то не знаю, — ответил мукомол. И, посмотрев пристальным и проницательным взглядом на красивое взволнованное лицо молодой женщины, подумал про себя: «Вот и у нее тоже, как и у меня, засело что-то в голове».

И, желая как можно полнее удовлетворить любопытство Марсели относительно незнакомца, а заодно и свое собственное относительно чувств своей гостьи, он словоохотливо стал выкладывать подробности, каждую из которых она ловила с жадностью.

Незнакомец пришел сюда пешком приблизительно две недели тому назад. Он проблуждал два дня по Черной Долине, а потом его больше не видели. Никто не знал, где он провел ночь. Мельник предполагал, что под открытым небом. По всей видимости, денег у него было не густо, однако он хотел заплатить за скромное угощение на мельнице; но, когда мельник отказался взять деньги, поблагодарил его с непосредственностью человека, который не стыдится воспользоваться гостеприимством того, кто ему ровня. Одет он был как опрятный мастеровой или небогатый горожанин-провинциал — носил блузу и соломенную шляпу, за спиной у него был небольшой ранец, и время от времени он клал его себе на колени, вынимал лист бумаги и принимался писать, словно делая для себя заметки. Побывал он, по его словам, и в Бланшемоне, но там его никто не видел. Однако о ферме и о старом замке он говорил так, как если бы и впрямь видел все своими глазами. В то время как он подкреплялся хлебом и водой, он задал мельнику множество вопросов: о размерах земель, составляющих это поместье, о приносимых ими доходах, о величине ипотечного долга[10], о репутации и характере арендатора, о расходах покойного господина де Бланшемона, о соседних поместьях и так далее; в конце концов жители мельницы сочли, что он поверенный какого-то покупщика, посланный для того, чтобы собрать сведения о поместье и определить его действительную стоимость.

— Дело в том, что вот-вот будет объявлено о продаже имения Бланшемон, если оно уже не продано, — добавил мельник, которого тоже, как и его земляков, порой разбирал зуд любопытства, хотя его мать и утверждала обратное.