Мельничная дорога - [11]

Теперь мне казалось, что моя грудь – яблочко мишени.

Рядом будто что-то двигалось. Но наверное, меня коснулся ветер. Долго царила тишина, а затем, словно издалека послышался голос Мэтью:

– Хорошо, хорошо, Хитрюга.

Я открыл глаза. Он стоял в десяти шагах, сгорбившись, с гримасой поражения на лице. Горько улыбнулся.

– Кстати, Хитрюга, башку ты разбил основательно. – Мэтью достал из заднего кармана красную бандану и повесил на камень. – Ты же понимаешь, здесь тебя искать никому не придет в голову. Прости, Хитрюга, дело вовсе не в тебе.

Мэтью повернулся, печально махнул рукой и нырнул под деревья, обратно к велосипедам.

Знойный смолистый сосновый воздух только усиливал мою дурноту. Я отошел от обрыва, хотелось сесть и уснуть, но опять вспыхнула боль в голове. Я осторожно потрогал затылок, пропуская сквозь пальцы мокрые волосы. Благодаря моей гриве про меня говорили, что я похож на Бобби Юинга из телесериала «Даллас». И она сослужила мне службу: голова была будто обмотана марлей. Рана находилась на макушке, и вокруг нее все склеилось. Пальцы ощупывали ниже, ниже, еще ниже.

Вскоре я услышал хлюпающий звук, будто наступили в грязь сапогом, и дернул головой, решив, что ткнул пальцем в мозг. Взглянул на руку так, словно кровь на ней вовсе не моя кровь. Вытер руку о камень, взял бандану Мэтью и прижал к затылку.

Надо было идти к Ханне, но от одуряющей жары кружилась голова, и я стал размышлять, сколько в такую погоду потребуется времени, чтобы началось разложение трупа? Когда появится запах? Я не мог избавиться от мысли, что Ханна висит, привязанная к дереву. Добыча для стервятников, и ее кровь капает с их белых крючковатых клювов.

Нью-Йорк, 2008

Обжаренные на сковороде цукини с едва заметными темными полосками лежали в миске, посыпанные перцем и базиликом, и пропитывались оливковым маслом с вишневым уксусом. Мясо медленно «подходило» в воде, обваренный кипятком и вывалянный в рисовой крошке картофель подсыхал в холодильнике.

Рисовая крошка – не делись ни с кем своим секретом, Пэтч.

От нее корочка получается аппетитнее.

Патрик сидел за кухонным столом и, чтобы не терять время, читал комментарии в своем блоге. За салат он примется, как только Ханна позвонит и сообщит, что выезжает домой. Тогда он начистит горку бледных стебельков спаржи, приготовит сахарную пудру и подкислит яблоки.

Швейцар Хорхе посвящен в его план и поможет все устроить наилучшим образом. Ханна войдет в дверь, он три раза коротко позвонит в квартиру – это их условный сигнал, – а сам постарается задержать ее: похвалит волосы, пожалуется на погоду, на снег, посочувствует бедным туфелькам.

– Только скажите, джентльмен, сколько времени мне ее задерживать?

– Минуты вполне достаточно.

– Никаких проблем, джентльмен.

– Спасибо, Хорхе.

Дальше действие. Темно-зеленое и светло-зеленое в лимонном убранстве: Патрик выложит на тарелке венок из переплетенной цепочки горошин, а сверху рассыплет все остальное на первый взгляд в произвольном порядке. Составляя композицию салата, Патрик чувствовал себя наносящим краски на холст Джексоном Поллоком.

Никаких иллюзий пышности.

Приготовив салат, он пожарит картофель в утином жире и начнет нагревать чугунный брусок, на котором подрумянит мясо. Полчаса подогрева, и металл примет вид угля с намеком на золу в мерцающем чугуне.

К тому времени, когда салат будет на столе, Хорхе отпустит Ханну, дальше – тридцать секунд подъема в лифте в их пентхаус.

Патрик снимет передник и принесет шампанское. Жена войдет в дверь, а он будет стоять у стола в свадебном костюме, в том же галстуке, что четыре года назад, с тем же шелковым платком в нагрудном кармане и с обмотанной вокруг бутылки «Поля Роже» белой салфеткой.

Негромкий хлопок. С годовщиной, Ханна!

Она зааплодирует и поцелует его.

Все надо выполнить четко, строго по времени. Ради нее.

А затем Патрик подумал, не нужно ли добавить в салат чего-нибудь хрустящего. Например, фисташки. В кладовой стоял пакет ярко-зеленых с обрывками серовато-ореховой шелухи орешков.

Поднимаясь из-за своего стола в Хибаре, Ханна пробует войти в образ домашней Ханны, праздничной Ханны, вычеркнувшей на сегодня улицы этого города.

В лифтах нью-йоркские полицейские, в коридорах нью-йоркские полицейские, в форме, в костюмах, безобразнейший, хуже не представить, четырнадцатиэтажный каменный куб цвета глины, вознесенные вверх приплюснутые этажи, отчего кажется, что здание присело на корточки. Изящество сортира и пропорции шахматной доски, адрес: Полис-Плаза, один, вид такой, будто гигант-кубист вылил на улицу терракотовое дерьмо (Инспектору Маккласки понравилось сравнение, Ханна слышала, как он, присвоив его, выдавал за свое, опуская только гиганта-кубиста и терракотовую субстанцию), самое главное здание в городе, по крайней мере для тех, кто ценит спокойный сон и сознание, что его не убьют в постели. Штаб нью-йоркского полицейского управления, главная полицейская команда, криминалистический центр в режиме реального времени, полицейский комиссариат, место, которое Ханна (наряду с другими непристойными названиями) величала своим офисом на втором этаже или для знающих – Хибарой, потому его так называли все репортеры, работающие по адресу Полис-Плаза, один и, кроме них, журналисты других изданий, конкуренты-побратимы, обитающие в том же маленьком пространстве – тонкая прослойка горчицы в говяжьем сандвиче нью-йоркского полицейского управления.