Мельница на Флоссе - [33]

— Мисс Мэгги, вам велено сейчас же идти вниз, — сказала Кезия, поспешно входя в комнату. — Батюшки! Что вы натворили! В жизни такого пугала не видела.

— Перестань, Кезия, — сердито сказала Мэгги. — Уходи.

— Но, говорю вам, мисс, вам велено сейчас же идти вниз — так приказала ваша матушка, — повторила Кезия, подходя к Мэгги и беря ее за руку, чтобы поднять с полу.

— Уйди, Кезия, я не хочу обедать! — крикнула Мэгги, отталкивая ее руку. — Не пойду я вниз.

— Ну, как знаете, мне недосуг вас ждать. Я должна прислуживать за столом, — ответила Кезия, выходя из комнаты.

— Мэгги, глупая, — сказал Том, заглядывая в дверь минут десять спустя, — почему ты не идешь обедать? Там целая куча сластей, и мама велит, чтобы ты шла. Ну чего ты ревешь, — экая ты нюня.

О, это ужасно! Том так жесток и бессердечен! Если бы оп сидел на полу и плакал, Мэгги тоже заплакала бы вместе с ним. И обед, наверно, вкусный, а она так хочет, так хочет есть. Ах, как ей тяжело!

Однако Том был не так уж жесток. Он не собирался плакать, и горе Мэгги не мешало ему с удовольствием предвкушать сладкое, но он подошел к ней и, прижав ее голову к своей, тихо сказал, стараясь ее утешить:

— Значит, не придешь, Мэгги? Хочешь, я привесу тебе кусочек рулета, когда съем свой, и драчену, и разных разностей?

— Хочу-у-у, — протянула Мэгги, чувствуя, что жизнь становится несколько более сносной.

— Хорошо, — сказал Том, выходя. Но у самых дверей он снова обернулся и добавил: — А все же лучше спускайся, знаешь. Там на десерт — орехи и настойка из буквицы.

Когда Том ушел, Мэгги перестала плакать и задумалась. Его участливые слова немного смягчили ее горе, а орехи и настойка стали предъявлять свои законные права.

Медленно поднялась она с пола, усыпанного прядями срезанных волос, медленно спустилась вниз. Здесь, прислонившись плечом к косяку, она заглянула внутрь, когда дверь в столовую приотворилась. Она увидела Тома, и Люси, и пустой стул между ними, а рядом на столике дрочену. Это было выше ее сил. Она проскользнула в комнату и направилась к своему месту. Но не успела она сесть, как пожалела об этом, и ей снова захотелось очутиться наверху.

При виде ее миссис Талливер чуть не хватил удар: тихонько вскрикнув, она уронила большую ложку, которой набирала подливку, прямо в блюдо — с самыми неприятными последствиями для скатерти. Кезия, не желая волновать хозяйку в то время, когда та режет мясо, не открыла ей истинной причины того, почему Мэгги отказалась спуститься вниз, и миссис Талливер думала, что речь идет не более чем о приступе упрямства, за которое Мэгги сама себя наказала, лишившись половины обеда.

Возглас миссис Талливер заставил все глаза обратиться туда, куда был устремлен ее взор; щеки и уши Мэгги запылали огнем, а дядюшка Глегг, седой добродушный джентльмен, воскликнул:

— Ну и ну! Что это за маленькая девочка? Да я совсем ее не знаю. Уж не на дороге ли вы ее подобрали, Кезия?

— Гляди ты, ведь это она сама обрезала себе волосы, — вполголоса сказал мистер Талливер мистеру Дину и от души рассмеялся. — Видели вы такую негодницу?

— Ну, мисс, и смешной же у тебя теперь вид, — заметил дядюшка Пуллет; и, вероятно, ни разу в жизни слова его никому не причиняли такой острой боли.

— Фи, как не стыдно! — громко произнесла тетушка Глегг тоном самого сурового порицания. — Маленьких девочек, которые стригут себе волосы, следует сечь и сажать на хлеб и воду, а не пускать за стол вместе с дядюшками и тетушками.

— Да, да, — подхватил дядюшка Глегг, желая обернуть эту угрозу в шутку, — я думаю, ее нужно отправить в тюрьму, там ей остригут остальные волосы — вот и подравняются.

— Она стала еще больше похожа на цыганку, чем раньше, — сказала тетушка Пуллет с жалостью в голосе. — Какая обида, сестрина, что девочка такая смуглая; мальчик-то беленький, ничего не скажешь. Боюсь, как бы ей это не повредило в жизни.

— Она гадкая девочка и хочет разбить своей маме сердце, — проговорила миссис Талливер со слезами на глазах.

На Мэгги сыпался град упреков и насмешек. Сперва ее щеки вспыхнули от гнева, который на некоторое время, очень ненадолго, дал ей силы для внутреннего отпора, и Том решил, что, вдохновленная появлением рулета и дрочены, она стойко все перенесет. Под этим впечатлением он шепнул: «Ой, не могу, Мэгги, говорил я тебе, что влетит». Он сказал это из дружеских чувств, но Мэгги подумала, что Том радуется ее позору. И без того слабое сопротивление рухнуло, к горлу подкатил какой-то ком, и, вскочив со стула, она подбежала к отцу, уткнулась лицом ему в плечо и громко расплакалась.

— Полно, полно, девонька, — принялся утешать ее отец, прижимая к себе, — ну что за беда; твое право было их обрезать, коли они тебе мешали. Брось плакать, отец не даст тебя в обиду.

Целительный бальзам нежности! Мэгги не забыла ни одного из этих случаев, когда отец «не давал ее в обиду»; она хранила их в своем сердце и думала о них многие годы спустя, когда все толковали, что мистер Талливер плохо выполнил свой долг по отношению к детям.

— Ох, и балует же твой муж этого ребенка, Бесси! — громко произнесла «в сторону» миссис Глегг. — Это ее погубит, ежели ты не примешь мер. Мой отец так своих детей не воспитывал, иначе не бывать бы нашей семье такой, какая она есть.