Мельница на Флоссе - [16]

и четвертой книгой «Энеиды» оставило на нем неуловимый отпечаток, но классический аромат ныне уже был утерян и ощущался только в изысканном слоге и пафосе его речей на аукционах… Кроме того, Стеллинг был из Оксфорда, а там — впрочем, нет, это, кажется, в Кембридже — все хорошие математики. Ну, неважно, человек, получивший университетское образование, может учить всему, чему пожелает, — особенно такой человек, как Стеллинг, который своей речью на городском обеде, данном по случаю какого-то политического события, произвел столь хорошее впечатление, что все сошлись на одном: этот зять Тимпсона — не дурак. Естественно было ожидать от обитателя Мадпорта, прихожанина церкви святой Урсулы, что он не преминет оказать услугу зятю Тимпсона, тем более что Тимпсон был одним из самых влиятельных людей в приходе, через его руки проходили крупные сделки и он мог быть весьма полезен. Мистеру Райли нравились такие люди даже независимо от того, что в случае их благосклонности в его карман могли перекочевать деньги из карманов людей менее достойных; и ему было приятно представить себе, как, вернувшись домой, он скажет Тимпсону: «Я раздобыл для вашего зятя хорошего ученика». У Тимпсона был полон дом дочерей. Мистер Райли мог ему посочувствовать. Кроме того, он не мыслил себе воскресной службы без Луизы Тимпсон — он так привык за пятнадцать лет видеть ее лицо и светлые локоны на фоне высокой спинки дубовой скамьи; было вполне естественно, чтобы ее муж оказался учителем, достойным всяческих похвал. К тому же у мистера Райли не было никаких оснований отдать предпочтение кому-либо другому из известных ему учителей. Почему бы в таком случае не рекомендовать Стеллинга? Его друг Талливер попросил у него совета. Откажись он его дать, это внесло бы холодок в дружескую беседу. Ну, а если уж высказывать свое мнение вообще, — глупо не сделать этого с таким видом, будто вы полностью убеждены в том, что говорите, и имеете для этого все основания. А коль скоро вы высказали свое мнение, вы дали ему жизнь и, естественно, начинаете любить свое детище. Поэтому мистер Райли, не зная о мистере Стеллинге ничего дурного и желая ему добра (если у мистера Райли вообще были на этот счет какие-нибудь желания), едва успев его рекомендовать, стал с восхищением думать о человеке, рекомендованном столь высоким авторитетом, как он сам, и вскоре почувствовал к предмету разговора такой горячий интерес, что откажись в конце концов мистер Талливер послать Тома к Стеллингу, Райли счел бы своего «друга старой школы» совершеннейшим болваном.

Если вы находите, что мистер Райли заслуживает сурового порицания за то, что дает рекомендации, не имея на то достаточных резонов, поверьте мне, вы к нему слишком строги. Почему вы думаете, что тридцать лет назад аукционист-оценщик, почти забывший свою школьную латынь, должен был проявить особую щепетильность, когда мы не всегда встречаем ее у джентльменов ученых профессий даже в наш высоконравственный век?

К тому же человеку, преисполненному млека добросердечия, трудно устоять против великодушного поступка, а не можем же мы быть великодушны ко всем сразу. Даже природа иной раз поселяет докучного паразита на теле животного, которому она вовсе не желает зла. Ну и что же? Мы восхищаемся ее заботой о паразите. Если бы мистер Райли воздержался от рекомендации, для которой не имел веских оснований, он не мог бы предложить мистеру Стеллингу выгодного ученика, и это было бы весьма прискорбно для преподобного джентльмена. Примите также в расчет, что все эти смутные соображения — о том, что следует быть в ладу с Тимпсоном, что нехорошо отказывать в совете, когда к тебе за ним обращаются, и надо что-нибудь сказать, а если уж говоришь, то говори убедительно, и что не худо внушить другу Талливеру еще больше уважения, — приятно щекотавшие самолюбие мистера Райли и, в сочетании с пылающим камином, горячим грогом и кое-какими другими неуловимыми ингредиентами, определившие позицию, которую он занял в этом вопросе, так и остались бы втуне.

Глава IV В ОЖИДАНИИ ТОМА

К великому разочарованию Мэгги, ей не позволили поехать вместе с отцом в двуколке, когда он отправился в школу за Томом; утро слишком сырое, сказала миссис Талливер, чтобы маленькой девочке выходить из дому в парадном капоре. Мэгги придерживалась противоположного мнения, и непосредственным результатом этого расхождения во взглядах было то, что не успела миссис Талливер причесать ее непослушные черные волосы, как Мэгги выскользнула у нее из рук и, подбежав к стоящему тут же тазу, окунула голову в воду, с мстительным намерением отнять у матери всякую возможность снова завить ей сегодня локоны.

— Мэгги, Мэгги! — воскликнула миссис Талливер, опускаясь на стул и беспомощно глядя на щетки, которыми она ее причесывала. — Ну, что из тебя выйдет, ежели ты будешь такой непослушной? Я расскажу все тетушке Глегг и тетушке Пуллет, когда они приедут на той неделе, и они больше не станут тебя любить. О господи! Посмотри только на свой чистый фартучек — мокрый сверху донизу. Чистое наказание, а не ребенок! Люди могут подумать, что я невесть какая грешница.