Мельница - [33]

.

Мутасарриф тотчас отправил ответную телеграмму; «Выезжаю немедленно», — хотя, конечно, выехать сразу он не мог. Но это уже был другой вопрос. Вручили бы ему приказ: «Немедленно бросайся в окно!» — он и тогда ответил бы так же.

В то раннее утро не только мутасарриф, но и весь город был охвачен лихорадочной деятельностью. Посыльные опрометью мчались в жандармское управление, в дома важнейших чиновников. Срочно открывались двери аптек, складов, магазинов, запрягались лошади, грузились подводы.

Чтобы скрыть причины столь внезапной поспешности, всему делу был придан характер секретности. Даже дома предстоящий отъезд мутасаррифа был окутан тайной. Поначалу госпожа ударилась было в привычную истерику, но, напуганная необычностью происходящего, а всего более — предрассветным сумраком, волей-неволей образумилась и притихла.

Экипаж Хамид-бея тронулся. Налан-калфа выплеснула ему вдогонку ведро воды, а потом, шлепая по луже, побежала за экипажем, причитая:

— Аллахом тебя заклинаю, береги себя. Да смотри весточки посылай, не то я тут с ума сойду!..

— Ладно, ладно, успокойся, бог милостив, — отвечал мутасарриф, всем своим видом выражая глубочайшую печаль. — Ничего не поделаешь, служба есть служба.

Чему быть, того не миновать. Будет угодно аллаху, вернемся живыми-здоровыми.

Экипаж проехал последние окраины, вот и река, каменный мост — здесь кончается город.

Сколько раз за четыре года приходил Хамид-бей к этому мосту, садился и, глядя на противоположный берег, на дорогу, которая с трудом карабкалась в гору и терялась в оливковой роще, предавался поэтическим мечтам. Ему казалось, что перед ним граница, что на той стороне находится уже чужое государство, попасть куда без визы невозможно, и что, видно, он так и не сможет побывать на том берегу. И вот этим сереньким утром он наконец получил возможность удовлетворить свое любопытство и побывать «за границей».

Если не благословит аллах, что может свершить раб его по собственной воле? И не успел экипаж отъехать немного от моста и запрыгать по скверной дороге, как голова Хамид-бея, целых три ночи героически сопротивлявшаяся самым сильным снотворным средствам, сама собой стала клониться, а потом и вовсе упала на плечо сидевшего рядом Николаки-бея, главного врача города и непременного спутника мутасаррифа. Бедняга Хамид-бей сладко уснул, как младенец в люльке, и чем дальше отъезжали они от города, чем хуже становилась дорога, тем крепче был сон мутасаррифа.

Если окружная комиссия по оказанию помощи добралась до Сарыпынара за трое суток с двумя ночевками, то Хамид-бей со своим спутником прибыл туда в тот же день, правда, не к третьей молитве, как предполагали, а лишь к вечернему эзану. За все путешествие они сделали всего два десятиминутных привала в больших селах, оказавшихся у них на пути.

В экипаже Хамид-бей испытал не только отчаянную тряску, но и все прелести: палящего солнца, удушливого зноя и капризного ветра. Позже, в обед, на его долю выпало новое испытание: кастрюля с молочным киселем, поставленная в корзину заботливой рукой Налан-калфы, перевернулась, и он вынужден был довольствоваться мясными котлетами из запасов Николаки-бея. Кроме того, во время кратких привалов Хамид-бея усиленно потчевали различными кушаньями, совсем не полезными для его здоровья. Наконец, уже в доме, где мутасарриф был принят как самый почетный гость — можно не сомневаться, что это был дом председателя городской управы Сарыпынара, Решит-бея, — и где он председательствовал за столом, ему пришлось отведать великое множество пагубных для его слабого желудка блюд.

Когда после всех злоключений мутасаррифа привела в специально для него приготовленную комнату, он взмолился:

— Николаки-бей, дорогой мой, я сегодня ночью непременно богу душу отдам… Не оставляй меня! Следи за моим состоянием!..

Но, как ни странно, никакого недомогания Хамид-бей так и не почувствовал и еще долго тому удивлялся.

А еще удивительнее было то, что он вовсе перестал беспокоиться о своей супруге. Он вдруг понял, что уже ничто не может его огорчить. Получи он сейчас весть, что жена, несмотря на приставленных по его приказу двух слуг, нашла способ осуществить свою угрозу и покончила с собой, он и не подумал бы расстроиться.

«О, господи, неужели я не люблю больше Махмуре? — рассуждал он, обнаружив перемену в своих чувствах. — Возможно ли это? Ведь мы тридцать пять лет клали головы на одну подушку. Что же со мной случилось теперь? Мне кажется, что все это время я не столько страшился ее смерти, сколько изнывал от тяжких предчувствий: вот сейчас придут и сообщат мне об ев ужасной кончине…»

XXI. ВОДА КОЛЕСА КРУТИТ…

Когда Халиль Хильми-эфенди узнал от доктора Ариф-бея, что мутасарриф уже в пути, он схватился за голову и провозгласил нараспев:

— Похороны начинаются, прошу пожаловать!..

Если раньше он боялся, что его могут перевести из Сарыпынара в другое место, то теперь с благодарностью принял бы новое назначение.

Чтобы дослужить до пенсии и выйти в отставку, ему надо было тянуть лямку еще шесть лет, четыре месяца и десять с лишним дней. С каким удовольствием отправился бы он на это время в самый далекий, самый захудалый уезд страны! Но было совершенно очевидно: его уже ничто не спасет, и окончит он дни свои в нищете и бесславии…