Мелким шрифтом - [6]

Для описания наших вечерних трапез больше других подходит слово «приятный». Мы обсуждали всякую ерунду — ее рабочий день, коллег, новости — и порой — да, немножко смеялись. Но была у этих ужинов одна особенность: они напоминали первое свидание — вечное первое свидание: каждый вечер мы старались получше узнать друг друга. И каждый вечер обоих ждало разочарование, отчего и она, и я приходили в сильнейшее раздражение; такое бывает при первом знакомстве, когда напускная вежливость мешается с едва заметной подозрительностью.

Иногда с нами ужинал Оскар, но его присутствие лишь усугубляло царившее за столом напряжение. Меня оно 0собенно тяготило: я мучительно пытался припомнить какиенибудь подробности, а они оба старались проявлять максимум терпения. Я сильно сомневался, что Оскар хотя бы смутно представляет себе, что такое терпение.

Всякий раз, когда я пытался задать вопрос про случившийся со мной маленький эпизод, жена неизменно отвечала вопросом:

— Скажи, Фрэнклин, почему ты каждыи раз об этом спрашиваешь?

«Потому что от одной мысли об этом меня ужас берет», — вертелось у меня на языке[22].

Было очевидно, что жена обсуждала с Оскаром эту тему, и они сообща придумали ответ — вернее, способ уйти от ответа, причем очень незатейливый: «Просто накануне аварии ты был крайне измучен и расстроен. Впрочем, сейчас уже не о чем волноваться».

Но однажды, когда мы ужинали втроем, мне вдруг вспомнился один случай (в тот раз спусковым крючком послужили вкусовые сосочки). Я жевал кусок торта, а в голове вдруг всплыла картинка: мальчишка в ковбойском костюме целится из ружья в группку остолбеневших ребятишек и орет: «А ну, кончайте лопать мой торт! Пошли все вон!»

— Оскар, — осторожно начал я, — однажды ты попытался прогнать приятелей со дня своего рождения… За то, что они ели праздничный торт, верно?

Моя жена рассмеялась:

— Верно, Фрэнклин.

Оскар помрачнел, но все же выдавил:

— Да, в детстве я был тот еще поганец.

— Похоже, ты и впрямь не равнодушен к тортам, — пошутил я и с опозданием сообразил, что для толстяка Оскара шутка вышла обидная.

Оба они были явно поражены моей грубостью.

Ясное дело, Прежний Фрэнк такого никогда не ляпнул бы. Я страшно досадовал на себя: снова обманул их ожидания. Опять провалился. Словом, я производил очень плохое впечатление.

И вдруг, выдержав невыносимо долгую паузу, Оскар мыльнулся и гоготнул; моя жена невольно рассмеялась ласковой улыбкой сказала:

— В самую точку, Фрэнк[23].

УСЛОВИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПОЛОВОЙ ЖИЗНИ

Танго танцуют вдвоем (но оба партнера должны соблюдать один и тот же ритм).

Наша с женой половая жизнь была довольно странной[25].

УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ТРАГЕДИИ

Что для одного трагедия, для другого — телешоу.

Вы чуть не каждую неделю видите такое в выпусках новостей — захлебываясь словами, очевидец описывает жутчайшее происшествие, случившееся у него на глазах:

— И тут пуля типа попадает ему в горло и типа почти сносит ему голову! Страшное дело… — Чувствуя, что слушатели безразличны к рассказу, он добавляет: — Гм, я хотел сказать… ужас какая трагедия… Кошмар, сплошной ужас…

Подозреваю, что именно так и описывали коллеги мой маленький эпизод. Откуда кому знать, что я на самом деле творил?[34] И хотя лица окружающих выражали участие, я нутром чувствовал, что большинство сотрудников потешаются над этой историей. На фоне конторской скучищи она небось стала для них настоящим развлечением.

Меж тем выясняется, что работник я не из рядовых. Первое, что бросилось мне в глаза, — это вывеска на дверях нашей конторы:

Шоу и сыновья *

*Юристы

Исподволь выяснилось, что «сыновья» — это я, а Оскар — прежде брат и коллега — ныне глава компаний. Он объяснил, что фирму основал наш дед, потом ею руководил наш отец, а теперь она перешла к нему (и ко мне).

Когда я впервые снова вышел на работу, Оскар обратился к сотрудникам с речью: сказал, что брат, то есть я, попал в серьезный переплет, но у нас ведь не просто бизнес, у нас семейное предприятие, и он сделает все, чтобы я снова, как прежде, стал блестящим работником. Выходит, прежде я блистал. Тем тяжелее было сознавать, что я огорчаю коллег своей нынешней далеко не блестящей формой[35].

Первые дни прошли спокойно. Сотрудники относились ко мне очень дружелюбно; когда я засыпал за столом, пуская слюни на желтый фирменный блокнот, они, судя по всему, не обращали на это внимания. Наше здание высится среди таких же блестящих махин огромной стеклянной скалой: стены из тысяч ослепительных зеркал, а на самом верху, закрывая два последних этажа, — вывеска «Шоу и сыновья». Сначала возвращение на работу показалось мне делом несложным; я привычно занял свое место, окружающие держались очень мило, улыбались и спрашивали, как я себя чувствую. Как огурчик, уверял я (и все вроде бы верили).

Впрочем, обнаружилась небольшая закавыка: дверь в нашей конторе. Всю первую неделю после возвращения на работу я старался на нее не смотреть, но боковым зрением ежедневно замечал, что она становится все больше и страшнее. С виду — самая обычная дверь, только чуточку белее и чище других. Объяснить, почему она на меня так действовала, не могу, скажу просто: она меня пугала. За десять футов от нее у меня уже буквально подкашивались ноги и все плыло перед глазами. Я изо всех сил старался не обращать на нее внимания, но это все равно что в яркий летний день пытаться не замечать солнце.