Мелким шрифтом - [32]

— Звучит правдоподобно, — сказал Даг. — Так что вперед, любуйся собой.

— Ничего, обойдусь. Полюбуюсь в машине, в зеркале заднего вида.

— Только не во время движения, — предостерег Даг, — Три процента автомобильных аварий с участием мужчин происходят из — за того, что водители во время езды смотрятся в зеркало. А среди женщин, по моим подсчетам, таких около десяти процентов. Впрочем, пропорция выравнивается, если учесть, что тридцать процентов мужчин попадают в аварию потому, что похотливо пялятся на идущих по тротуарам женщин. Еще в шестидесятые годы, когда в моду вошли мини — юбки, я даже формулу вывел. Формулу мини — смерти.

Скольких мужиков эти мини — юбки сгубили!

Один — единственный взгляд может грозить смертью. Что тут поделаешь? Мы сами себя убиваем, когда тайком глазеем друг на друга.

— Да мы просто стадо тщеславных извращенцев.

Даг засмеялся, и я про себя решил чаще смеяться. Может, это тоже секрет долгой жизни[130].

Заметив, что лифт не двигается, Даг нажал кнопку цокольного этажа и поспешно спросил:

— На самый нижний, да?

Я кивнул.

Мы оба смолкли; в лифтах — в подвешенном состоянии — часто наступает странная тишина: вроде бы нет смысла заводить стоящий разговор в столь ничтожное время, и вы просто пережидаете, предпочитая перетерпеть краткий миг безмолвия и не желая размениваться на пустяки. Но я рад, что в ту минуту мы не стали тоскливо молчать.

— Как обстоят дела в мире юриспруденции, Фрэнк?

Вопрос Дага вернул меня к действительности.

— Неплохо, — ответил я, не сводя глаз с табло этажей; на нем в убывающем порядке мелькали цифры: 31, 30, 29…

— У вас по — прежнему рулит Оскар?

— Ага. И ведет нас весьма странным курсом.

— Слышу нотку неодобрения в твоем ответе.

— Папа такой курс не выбрал бы ни за что.

28, 27, 26…

Внезапно мне захотелось поделиться с Дагом снедавшей меня тревогой.

Захотелось излить душу, поплакаться ему в жилетку: вот он — канал, живое связующее звено с прежними, более счастливыми временами, когда еще был жив отец, я приходил к нему на работу и там играл, а Даг улыбался и ерошил мне волосы. Даг был едва ли не самым близким другом отца[131].

— Ты имеешь в виду контракт с оружейной фирмой, — уверенно произнес Даг.

— А вам про него известно?

25, 24, 23…

— Сомнительное решение, — проронил Даг, — Я советовал Оскару отказаться, но советовать твосму брату — пустая трата времени. Карму вычислить можно, но замыслы Оскара статистическим расчетам не поддаются. А я непрогнозируемых вещей не люблю. Он вознамерился поставить большой минус возле своей души, и за это ему так или иначе, рано или поздно, но придется заплатить. Расплата неизбежна. С отрицательной статистикой шутки плохи, от нее не улизнешь. Это математически исключено.

Более глубокого анализа я до той поры не слыхал.

Хоть бы лифт не остановился, думал я, пусть бы ехал и ехал, мы неслись бы все ниже, в глубь земли, и беседовали бы до глубокой ночи.

11, 10, 9…

— Я с вами, Даг, совершенно согласеи, Поверьте, у меня все это вызывает отвращение, но, похоже, больше никто не видит в нашем новом курсе ничего опасного, Всем вроде как наплевать.

Я осекся, чувствуя, что вот — вот расплачусь,

Даг не произнес ни слова; он медленно повернулся и взглянул на меня. Я вдруг услышал музыку: свирель выводила в лифте мелодию «Девушки из Ипанемы».

— Выбор за тобой, Фрэнк, Ты хороший парень но выбирать придется. Не кому — то другому, не Оскару, и даже не твоей жене, а тебе.

Приглушенное гудение лифта, звук свирсли, попискивание пролетающих мимо этажей действовало гипнотически: 8, 7, 6…

— Вам, Даг, хорошо говорить…

Он снова посмотрел на меня, но уже без приязни, а жестко, будто вычислял что — то.

5, 4, 3…

— Помнишь, ты ко мне пришел, когда тебе только — только исполнилось шестнадцать? — спросил он.

Я покраснел. У нас с папой вышел спор. Первая и единственная серьезная стычка.

Мы сидели за обеденным столом — Оскар, Малколм, яи мама с папой, — и я заявил, что на выпускных экзаменах буду сдавать биологию, химию и математику. Так я дал отцу понять, что выбираю для себя не юриспруденцию, а медицину. В столовой повисла тишина. Оскар, уже учившийся на юридическом факультете, пренебрежительно фыркнул.

Все молчали, ожидая вердикта отца. По некотором размышлении он сказал:

— Нет, Фрэнк, это не пойдет. Медицина — миф, с которым веками носятся представители среднего класса. Работа жуткая, никакого покоя ни днем ни ночью, приходится лечить больных, один вид которых вызывает отвращение, при этом учиться нужно всю жизнь. К тому же без толку. Когда терапевты объявили забастовку, уровень смертности в стране резко упал. Ни к чему тебе в это впутываться. В медицине порядка нет и быть не может.

Отец ненавидел все, в чем нет порядка: человеческие органы, эмоции, истерики сыновей — подростков. Мама, благослови ее Бог, попыталась вмешаться:

— Дорогой, может быть, стоит выслушать Фрэнка: а вдруг он все же предпочтет медицину.

Похлопав маму по руке (но так, что мне захотелось проткнуть его тесаком), папа продолжал:

— Поверь мне, Фрэнк, тебе нужно заняться правом. Человеческая жизнь начинается со свидетельства о рождении и кончается свидетельством о смерти, а между ними — миллион разных документов: страховые полисы, трудовые договоры, закладные, брачные контракты. Медицина пытается навести порядок, когда что — то уже случилось, но ей это не удается; закон же четко и твердо налагает свои узы до того, как что — то случится. Миром правят те, кто пишет документы,