Механизмы радости - [14]

– Еже… ежедневно? – мечтательно произнес Клеренс. – На протяжении следующих…

– Восьмисот лет. А почему бы и нет!

– Никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

– Ну так посмотрите!

Клеренс подошел к окну, какое-то время молча таращился на голливудские холмы, затем энергично кивнул.

– Ах, Тервиллиджер, Тервиллиджер! – сказал он. – Неужели вы и впрямь до такой степени любите меня?

– Трудно словами выразить, – выдавил из себя Тервиллиджер.

– Я полагаю, мы просто обязаны доснять этот потрясающий фильм, – сказал мистер Гласс. – Ведь звездой этой картины является тиран джунглей, сотрясающий своим движением землю и обращающий в бегство все живое. И этот безраздельный владыка, этот страх Господень – не кто иной, как мистер Джозеф Клеренс.

– М-да, м-да… Верно! – Клеренс в волнении забегал по комнате. Потом рассеянно, походкой счастливого лунатика направился к двери, остановился на пороге и обернулся. – А ведь я, признаться, всю жизнь мечтал стать актером!

С этими словами он вышел – тихий, умиротворенный.

Тервиллиджер и Гласс разом согнулись от беззвучного хохота.

– Страшилозавр! – сказал старик юрист.

А режиссер тем временем доставал из ящика письменного стола бутылку виски.

После премьерного показа «Монстра каменного века», ближе к полуночи, мистер Гласс вернулся на студию, где предстоял большой праздник. Тервиллиджер угрюмо сидел в одиночестве возле отслужившего макета джунглей. На коленях у него лежал тираннозавр.

– Как, вы не были на премьере? – ахнул мистер Гласс.

– Духу не хватило. Провал?

– С какой стати! Публика в восторге. Критики визжат. Прекрасней монстра еще никто не видал! Уже пошли разговоры о второй серии: «Джо Клеренс опять блистает в роли тираннозавра в фильме «Возвращение монстра каменного века», – звучит! А потом можно снять третью серию – «Зверь со старого континента». И опять в роли тирана джунглей несравненный Джо Клеренс!..

Зазвонил телефон. Тервиллиджер снял трубку.

– Тервиллиджер, это Клеренс. Я буду на студии через пять минут. Мы победили! Ваш зверь великолепен! Надеюсь, уж теперь-то он мой? Я хочу сказать, к черту контракт и меркантильные расчеты. Я просто хочу иметь эту душку-игрушку на каминной полке в моем особняке!

– Мистер Клеренс, динозавр ваш.

– Боже! Это будет получше «Оскара». До встречи!

Ошарашенный Тервиллиджер повесил трубку и доложил:

– Большой босс лопается от счастья. Хихикает как мальчишка, которому подарили первый в его жизни велосипед.

– И я, кажется, знаю причину, – кивнул мистер Гласс. – После премьеры к нему подбежала девочка и попросила автограф.

– Автограф?

– Да-да! Прямо на улице. И такая настойчивая! Сперва он отнекивался, а потом дал первый в своей жизни автограф. Слышали бы вы его довольный смешок, когда он подписывался! Кто-то узнал его на улице! «Глядите, идет тираннозавр собственной персоной!» И господин ящер с довольной ухмылкой берет в лапу ручку и выводит свою фамилию.

– Погодите, – промолвил Тервиллиджер, наливая два стакана виски, – откуда взялась такая догадливая девчушка?

– Моя племянница, – сказал мистер Гласс. – Но об этом ему лучше не знать. Ведь вы же не проболтаетесь?

Они выпили.

– Я буду нем как рыба, – заверил Тервиллиджер.

Затем, подхватив резинового тираннозавра и бутылку виски, оба направились к воротам студии – поглядеть, как во всей красе, сверкая фарами и гудя клаксонами, на вечеринку начнут съезжаться лимузины.

Каникулы

День был свежий – свежестью травы, что тянулась вверх, облаков, что плыли в небесах, бабочек, что опускались на траву. День был соткан из тишины, но она вовсе не была немой, ее создавали пчелы и цветы, суша и океан – все, что двигалось, порхало, трепетало, вздымалось и падало, подчиняясь своему течению времени, своему неповторимому ритму. Край был недвижим, и все двигалось. Море было неспокойно, и море молчало. Парадокс, сплошной парадокс, безмолвие срасталось с безмолвием, звук со звуком. Цветы качались, и пчелы маленькими каскадами золотого дождя падали на клевер. Волны холмов и волны океана, два рода движения, были разделены железной дорогой – пустынной, сложенной из ржавчины и стальной сердцевины дорогой, по которой, сразу видно, много лет не ходили поезда. На тридцать миль к северу она тянулась петляя, потом терялась в мглистых далях; на тридцать миль к югу пронизывала острова летучих теней, которые на глазах смещались и меняли свои очертания на склонах далеких гор.

Неожиданно рельсы задрожали.

Сидя на путях, одинокий дрозд ощутил, как рождается мерное слабое биение, словно где-то, за много миль, забилось чье-то сердце.

Черный дрозд взмыл над морем.

Рельсы продолжали тихо дрожать, и наконец из-за поворота показалась, вдоль по берегу по-шла небольшая дрезина, в великом безмолвии зафыркал и зарокотал двухцилиндровый мотор.

На этой маленькой четырехколесной дрезине, на обращенной в две стороны двойной скамейке, защищенные от солнца небольшим тентом, сидели мужчина, его жена и семилетний сынишка. Дрезина проходила один пустынный участок за другим, ветер бил в глаза и развевал волосы, но все трое не оборачивались и смотрели только вперед. Иногда, на выходе из поворота, глядели нетерпеливо, иногда печально и все время настороженно – что дальше?