Механизм Времени - [27]
На миг примерещилось: оскаленная пасть, клыки в клочьях пены, но не белой, а желтой, песьи глаза, красные от бешенства, черное небо, язык с капельками слюны. Святой Кнуд и Святая Агнесса! – как говорит Его Величество...
Пироскаф тряхнуло.
Колеса зависли в воздухе, дрогнула труба. Пальцы Андерса выпустили поручень. Китаянка успела – обхватила за плечи, не дала упасть. Торвен перевел дух, мысленно извинившись перед Пин-эр.
Негоже воспитанному современному человеку грезить пустой чертовщиной. Девушка как девушка – симпатичная, на вид здоровая, даже очень. Молчунья? – значит, скромница. Для мужа – лучше не придумать. А что Хансом Христианом в стену запустила, так поэт сам виноват. Деликатнее надо с иностранками.
Соленая вода угодила в рот.
Закашлявшись, Торвен с трудом сглотнул – и вдруг понял, чего ему не хватало в последние годы. Перчику, острого перчику, юнкер! Если сейчас палуба уйдет из-под ног, он пожалеет разве что о так и не состоявшейся беседе со знакомцем-офицером. Слышишь, литография? Пенсия очень помогла бы длинноносику-поэту. Дело не в деньгах – друзья бы скинулись, изыскали средства. Звание королевского пенсионера само по себе – клад. Одно дело – «какой-то поэт», бродяга в дырявых штанах.
Совсем иное – пиит Его Величества...
Вода брызнула в глаза. Он зажмурился, перетерпел соль. Ерунда! Вода – не пламя, не Огонь по фамилии Гамбьер. «My baby! My sweet baby...» Тьфу ты, вспомнилось! Едкая дрянь – соль пролива Эресунн!
– Как самочувствие, юнкер?
Торвен настолько удивился, что открыл глаза. Слышит! Он слышит! «Юнкер»? – выходит, дела неплохи, начальство изволит шутить. Свист никуда не делся, и рев остался. Но... Вода! Привычная серая рябь. Родная ты моя!..
– Прорвались! – для тупиц пояснил Эрстед-младший. – Кто-то промахнулся. То ли Нептун, то ли Филон. А может, сразу оба.
Все еще не веря, Зануда обернулся, увидел дымящую трубу. Начал смещаться вправо, стараясь не отпустить мокрые поручни. Предательница-нога мешала, цеплялась за доски палубы. Кто-то подхватил его под локоть, придержал. Мелькнула и пропала мысль об одноруком полковнике...
Пин-эр, смеясь, помогла ему уцепиться за стойку у борта.
– Спасибо, фрекен!
– Десять тысяч дьяволов!
Естественно, дьяволов помянула не Пин-эр, церемонная дочь Востока. У них в Пекине свои дьяволы – китайские, заковыристые, не похожие на датских скромняг. Любимое ругательство короля изрыгнул Эрстед. Брань пришлась к месту; нет! – она, пожалуй, была даже слабовата. Помянутая десятитысячная шайка-лейка при всей ее зловредности едва ли сподобилась бы провернуть столь грандиозный трюк. Берем пролив, помещаем в цилиндр фокусника, взмахиваем кружевным платочком – эйн-цвей-дрей!..
...Пролив исчез.
За кормой кипел пенный вал. В седой бороде, как рот бесноватого, разинутый в припадке, клокотала воронка. Гладкие, словно отшлифованные стены уходили в бездну моря. Глубина на фарватере – двадцать пять футов? Врут картографы! Отверзлось каменистое дно – ниже реального, так ниже, что дух захватывало. Скользкие уступы. Слиплись комья водорослей. Хлопает жабрами дура-селедка.
Дышит вонью бурый ил.
В центре, в глубине жадной глотки – гнилой остов старца-корабля. Летучий Голландец, забредя на север, не нашел покоя даже в холодных глубинах Эресунна. Скалятся черепа матросов, костяк-рулевой стоит у штурвала, держа курс прямо в пекло. На мостике – капитан-без-головы; морской волк изъеден рыбами...
Зануда изловчился, провел ладонью по слезящимся глазам. Соль! Соль – и глупый избыток фантазии. Увиденное – невероятно, невозможно. Всепожирающий, мокрый, слюнявый зев; хладная могила, готовая принять очередную жертву.
Романтика, чтоб ее!
– Восславим датские пироскафы! – крикнул он как можно беззаботнее. – Полковник! Что там придумал Николя Карно?
«Анхольт» снизил скорость. Качка уменьшилась.
– Да славятся пироскафы и Роберт Фултон, великий отец их! – Эрстед сумел перебраться поближе. – Вовеки веков, амен! Представь, Торвен, движитель будущего. Который способен не колеса вращать, а нести нас на крыльях – над самой водой...
Пин-эр внезапно сделала странный жест. Эрстед кивнул в ответ; морщась, развернул ладонь загипсованной руки. Сильные пальцы китаянки коснулись загрубелой кожи, нарисовав иероглиф. Еще, еще, еще...
– Знаешь, юнкер... э-э... Короче, это она о тебе, – полковник кашлянул не без смущения. – «Хромой бумажный червь – железный червь». В целом, можешь считать комплиментом.
Ответ застрял у Зануды в горле. Он хотел поблагодарить девицу – хотя бы за остроумие, за полет воображения. Сам гере Торвен, при его скромности и самокритичности, до такого бы не додумался. Со стороны, впрочем, виднее. Тридцать семь лет, лысина, шлеп-нога...
– Проклятье!
Воронка с дикой скоростью зарастала, рубцевалась, как язва после лечения. Стали пологими стены. Темное дно поднялось до обычного, давно промеренного уровня. Пены, напротив, прибавилось. Казалось, цирюльник Оккам отложил бритву и взял помазок, хорошенько намылив щеки клиенту. Рев и свист стихли, уступили место привычному шуму моря.
