Мегрэ в тревоге - [12]

— Ален Верну не очень распространялся насчет того, почему сегодня вечером он очутился на улице под проливным дождем?

— Он заявил, что шел повидаться с другом, проживающим по ту сторону Марсового поля.

— Но он не назвал его фамилии.

— Потому что нужды в этом не было. Я знаю, что он частенько навещает некоего холостяка Жоржа Вассаля, с которым сошелся еще в колледже. Но даже и без этого уточнения его появление там меня ничуть не удивило бы.

— Почему?

— Потому что это дело его волнует куда сильнее, чем меня, по личным мотивам. Не хочу тем самым сказать, что он подозревает отца, но я не так уж и далек от подобной мысли. Прошло всего несколько недель, как он рассказал мне о себе и об изъянах, присущих его семье…

— И это случилось вот так вот запросто, спонтанно?

— Он тогда возвращался из Ла-Рош-сюр-Йон и сообщил мне об одном происшествии, изучать которое ездил. Дело касалось человека, разменявшего седьмой десяток, который вел себя до этого вполне нормально, но в тот день, когда должен был отдать давно обещанное приданое за свою дочь, вдруг съехал с катушек. И сразу этого никто не заметил.

— Иначе говоря, Ален Верну шатался ночью по Фонтэне в поисках убийцы?

Следователь опять вскинулся:

— А разве он не более подходит для опознания больного с помраченным сознанием на улице, чем наши бродящие по городу бравые полицейские или чем ты и я?

Мегрэ смолчал.

Было уже за полночь.

— Ты уверен, что тебе обязательно следует возвращаться в гостиницу?

— Там мои вещи.

— Завтра увидимся?

— Непременно.

— Я буду во Дворце правосудия. Ты знаешь, где он?

— На улице Рабле.

— Чуть выше дома Верну. Сначала увидишь решетки тюрьмы, затем неказистое с виду здание. Во Дворце правосудия пройди подальше, в глубину коридора. Там мой кабинет, рядом с прокурорским.

— Спокойной ночи, старина.

— Неважно я тебя принял.

— Ну что ты, право!

— Тебе следует понять мое нынешнее настроение. Это дело способно восстановить против меня весь город.

— Черт побери!

— Издеваешься?

— Клянусь, нет.

И это было правдой. Мегрэ был скорее опечален, как случается всякий раз, когда видишь, как что-то из прошлого безвозвратно улетучивается неведомо куда. В коридоре, надевая мокрое пальто, он еще раз вдохнул в себя воздух этого дома, который всегда представлялся ему таким смачным, а сейчас почему-то показался пресным.

У Шабо уже выпали почти все волосы, в результате обнажился череп, заостренный, как у некоторых птиц.

— Я провожу тебя…

Было видно, что ему не хотелось этого делать и произнес он эти слова из чистой вежливости.

— Ни за что на свете!

Мегрэ напоследок выдал немудреную шутку — надо было что-то сказать, дабы завершить разговор на веселой ноте:

— Плавать я умею!

После чего, подняв воротник, ринулся в шквал стихии. Жюльен Шабо некоторое время постоял на пороге дома, выделяясь в желтом прямоугольнике света, затем дверь захлопнулась, и у Мегрэ возникло ощущение, что на улицах города не осталось никого, кроме него самого.

Глава 3 Учитель, который не спал

Утром, при дневном свете, улицы выглядели еще более угнетающе, чем ночью, ибо дождь все кругом перепачкал, оставив после себя темные подтеки на фасадах домов, обезобразив цвета, в которые их раньше принарядили. Тяжеленные капли все еще срывались с карнизов и электрических проводов, как порой и с небес, по-прежнему сурово хмурившихся, наливавшихся, казалось, новой силой, дабы опять окатить землю водяными потоками.

Мегрэ, рано поднявшись, так и не отважился спуститься вниз на завтрак. Угрюмый, без всякого аппетита, он жаждал сейчас проглотить две-три чашечки черного кофе.

Коньяк, выпитый вчера у Шабо, так и не смог пересилить ощущавшееся до сих пор послевкусье от слишком сладкого вина, которым их потчевали в Бордо.

Он нажал небольших размеров резиновую грушу, висевшую над кроватью. Горничная, явившаяся по его вызову, взглянула на него с таким любопытством, что комиссар поспешил удостовериться, все ли у него в порядке с одеждой.

— Вы и впрямь не хотите отведать тепленьких круассанов? Такому мужчине, как вы, надо утром плотно кушать.

— Только кофе, крошка. И кофейник побольше.

Она заметила костюм, который комиссар накануне положил на радиатор, чтобы высушить, и подхватила его.

— Что такое?

— Я поглажу его.

— Нет, спасибо, не надо.

Она все же настояла на своем!

Судя по внешности — и он был готов поспорить на что угодно, — женщина принадлежала к категории людей скорее несговорчивых.

Пока Мегрэ занимался утренним туалетом, она дважды побеспокоила его: в первый раз зашла убедиться, на месте ли мыло, а во второй — принесла еще один кофейник, о чем он ее не просил. Потом вернула костюм, сухой и выглаженный. Горничная была худа, с плоской грудью, на вид нездорова, но, должно быть, вынослива и упряма.

Комиссар подумал, что она узнала его фамилию внизу, увидев ее на регистрационной карточке, и обожает обсуждать всякого рода происшествия.

Было половина десятого. Он тянул время из чувства протеста, хотя и не знал точно — против чего, смутно отождествляя это с происками судьбы.

Когда он спускался в вестибюль по красной ковровой дорожке лестницы, навстречу попался какой-то чернорабочий, уважительно поприветствовавший его: