Меги. Грузинская девушка - [32]

Омер-паша принял ее в Зугдидском дворце с большими почестями. Османский полководец был пленен красотой мегрельской вдовы. Чувствовала ли это Цицино, было трудно определить по ее непроницаемому лицу. Но от настороженного взгляда Нау не ускользнуло пламя, вспыхнувшее на мгновение в глазах Омер-паши. Нау стоял недалеко от Цицино, мрачный, словно нубиец, готовый по первому знаку своей госпожи броситься на завоевателя. Омер-паша прочел прошение. Он тут же велел вызвать Каци Маргания — абхаза, перешедшего на сторону турок, — и в присутствии Цицино приказал ему принять все меры, чтобы найти Меги. Маргания опустил голову в знак повиновения и удалился. Цицино была счастлива. На прощание Омер-паша подарил прекрасной вдове дорогую шаль цвета шафрана.

Прошли дни и недели. Поиски Меги не увенчались успехом. Тем временем 16 ноября был сдан Карс. 22 ноября весть о сдаче крепости дошла до лагеря Омер-паши. Таким образом турецкий корпус выполнил свою задачу в Мегрелии, и в декабре Омер-паша отвел свои войска из Цхенис-Цкали в Редут-Кале. Меники и Вато в отчаянии продолжали искать пропавшую Меги.

У МЕЛЬНИКА

Куда пойти? Как успокоить затравленное сердце? — лишь об этом могла теперь думать Меги после того, как она покинула хижину Вато. Вернуться домой? Ни за что на свете! Чем-то омерзительным, тошнотворным казалась ей теперь попытка самоубийства. Она была почти уверена, что не смогла бы утаить это дома, тем более, что Нау, по-видимому, все подглядел. Да и как бы она объяснила исчезновение кос? Короткие волосы обжигали ей голову. Ко всему этому прибавилась еще глухая неприязнь к матери. Мысли девушки, словно острые, жгучие иглы, мучили ее. Но ведь мать и няня будут беспокоиться. Ничего, пусть и они немного пострадают. Тем большей будет их радость, когда она, спустя некоторое время, снова вернется к ним. Предвкушение этой радости почти успокоило ее. Она не шла, а бежала.

Бучу забеспокоилась, когда увидела запыхавшуюся Меги. Но та не дала ей опомниться и попросила кусок материи и нитку с иголкой. Получив и то, и другое, она так же внезапно исчезла. Она шла, не зная куда, шла без передышки. Была темная, влажная ночь. Деревни спали. Повсюду царила тишина. Лишь изредка из леса доносился крик зверя. Тогда Меги останавливалась, прислушивалась к биению своего сердца. Боялась ли она? Едва ли. Она шла все дальше и дальше. К утру сделала привал у подножия горы. Это было безлюдное место. Меги на скорую руку сшила себе брюки из своего платья, смастерила башлык из куска ткани, взятого у Бучу, и, переодевшись, пошла дальше. Благодаря стройной фигуре, ее легко можно было принять за юношу. Конечно, одежда не ахти как ладно сидела на ней, но ведь сколько мегрельских пастухов одето в рванье! Башлык она опустила так низко, что ее девичьи черты не бросались в глаза. В конце концов, ей даже нравилась маскировка.

Меги направилась в сторону моря. Быть может, его могучее дыхание манило ее? Кто знает, где бы она остановилась, если бы в Мегрельской долине вдруг не появились турецкие войска. Меги подошла к мельнице, стоявшей уединенно и тихо на берегу речки, надеясь найти здесь пристанище.

Мельник был невзрачный человек, пятидесяти-шестидесяти лет. Голова его постоянно была посыпана мучной пылью, длинные руки доходили до колен, а левая была шестипалой. Она скорее походила на звериную лапу, чем на руку человека. Левым пепельно-серым глазом он смотрел на мир угрюмо и недоверчиво, а правый был изъеден сибирской язвой, и на его месте кровавым пятном зияла пустая глазница. Старик никогда не улыбался и мало говорил. Иногда он вполголоса напевал себе что-то, но нельзя было разобрать ни слов, ни мелодии. И все-таки лицо его выражало нечто, близкое к доброжелательности, но это могло быть и равнодушие. Андри — так звали мельника — приютил «юношу», не обнаружив ни малейшего любопытства по отношению к его персоне.

Меги помогала мельнику в той несложной работе, с которой он справлялся и до ее появления. В это время редко кто заглядывал на полузабытую мельницу. Меги, и без того склонная к мечтательности, здесь, на мельнице, совсем ушла в свои грезы. Шум мельницы уносил ее в далекий мир, в мир мечтаний. Она часами сидела, погруженная в раздумья, и то, что ее окружало, казалось ей призрачным и если и не привлекательным, то вполне безобидным и сносным.

Вдали блестело море, широкая гладь которого то и дело возвращала ее к действительности. Оно манило девушку к себе, но она не решалась подойти к нему ближе. Боялась ли она? Волнение моря нарушало покой, воцарившийся совсем недавно в ее душе. Ей были знакомы и близки все элементы земли, но море было нечто другое, совершенно ни на что не похожее из того, что она хорошо знала. И все-таки в минуты раздумий в недрах ее существа что-то манило ее, и это было так же первобытно, неопределенно и глухо, как море.

Однажды в полуденный час, когда осеннее солнце Колхиды, словно большой желтый плод, повисло над землей, Меги увидела гигантскую тучу, подкравшуюся с правой стороны моря. Она казалась абсолютно неподвижной, но огромная тень ее с непостижимой быстротой покрывала всю обозримую зеркальную гладь моря. Лишь на одной стороне еще было видно солнце. Но скоро оно совершенно исчезло. Наступила тьма, таинственная и жуткая. Словно спящий Левиафан, разбуженный и охваченный вдруг смертельным безумием, вздыбилось море. Подозрительная кромка пены появилась на гребнях взбешенных волн. Лик природы преобразился. Ее стихия, обычно такая близкая и светлая, теперь показалась девушке непостижимой и непроницаемой. Со страхом взирала она на тучу, распростершую свои гигантские, чудовищные крылья. Тяжело, величаво и мрачно плыла она над землей. Вдруг ее тело разверзлось, и она разразилась неистовой бурей. Меги испугалась и укрылась на мельнице. В трепете листьев она узнала свою собственную дрожь. Страшный ливень обрушился на землю. Казалось, все будет затоплено им, и Меги вместе со всеми. И все же в глубине своего существа она ощущала смутное блаженство: нечто первобытное, беспредельное и безымянное овладевало ею. Меги дрожала.