Мэгги Кэссиди - [46]
И голубки курлычут. Ветер трепливой арфой овевал весь Лоуэлл.
Сейчас-то я и выясню, как поживает моя любовь к Мэгги. Не очень хорошо поживает.
Мне незачем было спрашивать себя «Мэгги, что же мне делать?», и, как школяр, я наконец решил, что ну ее к черту, ведь исчезнут мои крекеры «Риц» с арахисовым маслом. Я куксился, словно здоровенный младенец, от одной мысли, что потеряю свой дом и уйду в неведомые самоубийства свадеб и медовых месяцев.
— Милый, — говорит Мэгги, — все в порядке, ходи в свою школу, я не хочу тебя останавливать или как-то мешать твоей карьере, ты же знаешь лучше меня, что для тебя лучше. Понимаешь, с тобой, наверно, жить будет не очень практично. — Стоит тепленький вечер в конце марта; я покончил с пылающей луной, мартовские ведьмы гоняются наперегонки со своими плащами и метлами, за ними гончие, тявкают через всю эту промозглость, а листва не летит, она втоптана в землю, бурный мокрый зверь встряхивается в земле, и ты уже почти понял, что Царя Барона милых гор не коронуют в сосновом подлеске этого Королевства — я видел, как синие птички дрожат на мокрых черных сучьях, «флейть!!»
Флейтовая весна скакала по коридорам и ритуальным переулкам моего священного мозга в святой жизни и будила меня, и понуждала к занятиям бытием, к тому, чтобы становиться мужчиной. Я делал глубокие вдохи, нарезал быстрые шажки по хрумким насыпям шлака на мусорном берегу за текстильной фабрикой по гравию дороги с видом на реку — невообразимые панорамы Лоуэлла открываются с этого бального насеста ночи, внизу неисчислимые печальные трагические воды, над силуэтами мертвых кустов и обломками Пыхтяпердящих машин давней Свечной Фабрики Реос, заполоненными крысами, мерзкий песочек, воняющий отходами — его чувствовал я весенними сегодняшними вечерами, возвращаясь от Мэгги, весна слала мне застоялый буфер своими разливами сладковатой гнили, засохшими под ногами, и я знал наверняка — запах смешается со сладко дышащим речным голоском что Затрепещет передо мной над заводью за поворотом — От самого Лейквью я буквально начисто ощущал по запаху, как сосновые шишки готовятся на земле к радостной суши лета, в садике у миссис Фатерти снова пузырятся азалии, а салун Раттигана по соседству в грядущие месяцы будет рассылать вокруг только обмылки и живые запашки пены — весну ни с чем не перепутаешь, ибо швабры стучат по дамским верандам —
— А вон мой Па, — скоро говорит Мэгги, возвращаясь с перекрестка, где стоят все магазины и бары Южного Лоуэлла, и проходя мимо забегаловки, в которой мистер Кэссиди заглатывает свои «ерши» перед тем, как вернуться домой и залечь дрыхнуть.
— А я грю: «Влезем, достанем шестерку, одного подпихнем, второго подпихнем, с первого же хода, посмотрим, как на горизонте, и засунем остальное!» — А он мне: «Чё? Я чё-то с первого захода не пойму —» «Да зарадибога, — отвечаю я, — тебе стока же платят, скока и мне, правда? А я тут по железной дороге уже семнадцать лет катаюсь, правда? И ты еще хочешь, чтобы я тут притормозил и тебе все заново объяснил? Рот закрой, а глаза растопырь — сам все поймешь —»
Мэгги, проходя мимо, слышит такую речь и улыбается, возвращается домой маме рассказать — Темный смех. На крыльцо выходит пацанчик, луна появляется. Среди бурых феллахских огней жизни спешу я с автобуса на углу кладбища и прямо по пешеходному мостику над железной дорогой через обшарпанную широченную площадку под светом фонарей на грубом слиянии двух дорог и сквозь эту тьму в то черное жерло южнолоуэллской ночи на Массачусетс-стрит, у которого решетчатые веранды, льнущие к ним лозы, курчавые локоны.
Весна дует мне в нос, в мои ветреные мозги — На горизонте со мной здоровается гудок локомотива. Она склоняет ко мне свою голову —
— Так ты на самом деле не хочешь связываться с такой, как я — Может, сейчас ты и думаешь так, только мне кажется, что не… получится… — Я не мог поверить ей, задержался просто еще немного пообжиматься. Невероятно мрачен мой взгляд на жизнь и на кладбище, Мэгги считает, что я просто балбес, потерявшийся в мыслях, и пытаюсь вспомнить, что хотел сказать. У меня в раскладах собственного ума три вещи, которыми необходимо заняться, а переключатели все падают и падают на свои места, а дверь хранилища открывается медленно, так медленно, что вся жизнь проходит — а кроме того, я вижу: она уже не хочет меня любить, — я все время проторговался сам с собой, стоит мне к ней ходить или нет. Она же просто сидела, и ей было все равно.
Зубы эти я тоже швырнул на нежный благоухающий ветер. Руки в карманах, притащился я к призраку. Точно так же тащился я по улицам Чикаго посреди ночи несколько лет спустя. Точно так же, как узкоглазые возвращаются в непогодь с работы, войны, от двери борделя или идут туда —
В самом городе все шло как обычно — если не считать того, что все постоянно менялось, как и я сам — хотя досада красноватых сумерек на улице Пэдди Макгилликадди в Акре на холме всякий раз оставалась совершенно такой же — и нечто вечное вынашивалось в грустных красных трубах фабрик, ах эти торчащие к небесам Имперские рукоятки великой цивилизации в долине. Царство Лоуэллское привязано и тянется к ним, от пейзан сборища на (Мичисборном) Метуэнне (Метуэне), — ?$Z&&!!*! — и наружу.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
"Бродяги Дхармы" – праздник глухих уголков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения, этап истории духовных поисков поколения, верившего в доброту и смирение, мудрость и экстаз.
После «Биг Сура» Керуак возвращается в Нью-Йорк. Растет количество выпитого, а депрессия продолжает набирать свои обороты. В 1965 Керуак летит в Париж, чтобы разузнать что-нибудь о своих предках. В результате этой поездки был написан роман «Сатори в Париже». Здесь уже нет ни разбитого поколения, ни революционных идей, а только скитания одинокого человека, слабо надеющегося обрести свое сатори.Сатори (яп.) - в медитативной практике дзен — внутреннее персональное переживание опыта постижения истинной природы (человека) через достижение «состояния одной мысли».
«Ангелы Опустошения» занимают особое место в творчестве выдающегося американского писателя Джека Керуака. Сюжетно продолжая самые знаменитые произведения писателя, «В дороге» и «Бродяги Дхармы», этот роман вместе с тем отражает переход от духа анархического бунтарства к разочарованию в прежних идеалах и поиску новых; стремление к Дороге сменяется желанием стабильности, постоянные путешествия в компании друзей-битников оканчиваются возвращением к домашнему очагу. Роман, таким образом, стал своего рода границей между ранним и поздним периодами творчества Керуака.
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру. Единственный в его литературном наследии сборник малой прозы «Одинокий странник» был выпущен после феноменального успеха романа «В дороге», объявленного манифестом поколения, и содержит путевые заметки, изложенные неподражаемым керуаковским стилем.
Еще при жизни Керуака провозгласили «королем битников», но он неизменно отказывался от этого титула. Все его творчество, послужившее катализатором контркультуры, пронизано желанием вырваться на свободу из общественных шаблонов, найти в жизни смысл. Поиски эти приводили к тому, что он то испытывал свой организм и психику на износ, то принимался осваивать духовные учения, в первую очередь буддизм, то путешествовал по стране и миру.Роман «Суета Дулуоза», имеющий подзаголовок «Авантюрное образование 1935–1946», – это последняя книга, опубликованная Керуаком при жизни, и своего рода краеугольный камень всей «Саги о Дулуозе» – автобиографического эпоса, растянувшегося на много романов и десятилетий.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.