Мэгги - [11]

Наконец щеки Мэгги чуть-чуть порозовели, ресницы дрогнули и немного приподнялись, открыв тусклые, еще бессмысленные глаза. Этель взяла вялую руку Мэгги и ощутила еще совсем слабый, но тем не менее явный толчок пульса.

— Боб, она дышит!

— Принеси из дома плед, одеяло, все, что там есть теплое. Быстро!

Этель со всех ног бросилась бежать к домику, а Боб, одной рукой похлопывая Мэгги по щекам, другой продолжал массировать ей грудную клетку, помогая восстановить дыхание, и безостановочно повторял: «Мэгги, Мэгги! Открой глаза! Посмотри на меня! Мэгги, Мэгги, Мэгги!»

Откуда-то издалека до Мэгги долетел голос, настойчиво повторяющий ее имя: — Мэгги! Мэгги! Мэгги! Открой глаза, Мэгги! Посмотри на меня!

Он не был похож ни на голос Ральфа, ни на голос Дэна. Но она невольно подчинилась ему и, открыв глаза, сквозь пелену тумана, застилавшего ее взор, увидела склонившееся к ней напряженное лицо Боба Уолтера.

— Слава Богу! — выдохнул он, а по лицу Мэгги полились слезы. Это были слезы обиды и разочарования.

В это время подоспела Этель с целым ворохом теплых вещей, они подняли Мэгги и начали укутывать ее. Это было как раз кстати и вовремя, потому что Мэгги уже била крупная дрожь. Все ее тело сотрясалось, она, не переставая, плакала, ее губы зашевелились, и когда Этель наклонилась к ней поближе, она услышала:

— Зачем вы это сделали? — шептала Мэгги. — Теперь они ушли навсегда, и я никогда не догоню их.

Этель поцеловала Мэгги и со слезами на глазах начала что-то шептать ей ласковым и успокаивающим голосом, но Боб решительно поднял закутанную Мэгги на руки и потащил ее к машине.

— Куда вы меня несете? — запротестовала Мэгги слабым голосом. Она хотела остаться в своем домике, уснуть, забыться.

— Мы увезем вас к себе, мадам! — коротко и твердо ответил Боб Уолтер. — Вы не можете оставаться одна. И потом, я думаю, что вам пока лучше побыть подальше от моря и уж, во всяком случае, воздержаться от водных процедур.

Мэгги была так слаба и так оглушена случившимся, что почти не слышала, о чем говорит этот сильный и решительный мужчина, который легко, словно перышко, донес Мэгги до машины и опустил на заднее сиденье. Подбежавшая Этель устроилась рядом и положила голову Мэгги к себе на колени.

Время клонилось к вечеру, скоро должен был прибыть пароход из Таунсвилла с новыми гостями, пожелавшими провести свой медовый месяц на их острове, и Боб на большой скорости погнал автомобиль по направлению к дому. Такая вот странная жизнь, где все рядом: и трагедия и счастье. Кто знает, где кончается одно и начинается другое, так все перемешано. Боб вспомнил себя, сколько ему пришлось испытать в жизни, но, к счастью, углубляться в свои воспоминания было некогда, машина подкатила прямо к ступенькам их дома. Мужчина быстро выскочил из нее, открыл заднюю дверцу и легко поднял куль из одеял и пледов, в котором почти не было видно Мэгги. Она уже не дрожала, только была совсем белой, без единой кровинки в лице. Правда, ресницы ее чуть вздрагивали, и это было единственным свидетельством того, что она все-таки жива.

Этель побежала вперед, распахивая перед Бобом все двери. Он принес Мэгги в ту самую, так восхитившую ее в первый вечер, белую комнату и опустил на широкую кровать. Потом внимательно всмотрелся в лицо женщины и с облегчением убедился, что она дышит ровно и как будто заснула.

— Справишься тут без меня? — обернулся он к Этель, — мне уже давно пора быть на пристани. Боюсь, что опоздаю к прибытию.

— Конечно, поезжай побыстрее, только будь осторожен, — ласково ответила ему женщина и, не удержавшись (глаза у Мэгги закрыты, так что она ничего не увидит), погладила его по щеке. Боб наклонил голову к плечу, прижал руку Этель, нежно заглянув ей в глаза.

— Мне пора, — шепнул он, поцеловав женщину, и, тихонько притворив дверь, побежал вниз по лестнице.

6

Несколько дней Мэгги была на грани между жизнью и смертью. В том сумеречном состоянии, в котором она находилась, она никого не узнавала, и мелькающие перед ней лица были для нее одинаково реальны. Она видела, как над ней склонялись и Ральф и Дэн, которых сменяли Этель и какой-то мужчина с лицом словно высеченным из камня. Приходили Фиона, иногда Джастина, но дочь появлялась очень редко и всегда как будто из тумана, она смотрела на Мэгги издалека, и в глазах ее светилось презрение. Одни посетители мягко улыбались Мэгги и бесшумно ускользали в темноту, другие чего-то требовали, тормошили, заставляли что-то пить, есть. Особенно настойчива была Этель, она вытаскивала Мэгги из покойного, умиротворяющего забытья, заставляла глотать лекарства и не разрешала закрывать глаза. Но Мэгги и с открытыми глазами ничего не видела и не слышала. Или не хотела видеть и слышать. Ей было так удобнее и спокойнее, она не хотела возвращаться в жизнь. И если ей не позволили утонуть, она надеялась, что сумеет просто угаснуть.

Этель чувствовала настроение Мэгги и плакала от бессилия, когда спускалась из ее комнаты в гостиную. У них уже не раз побывал врач, которому Этель постоянно звонила, приходя в отчаяние от состояния Мэгги.

— Успокойтесь, — сказал ей врач несколько дней назад, — к счастью, ее здоровью больше ничего не угрожает, во всяком случае, организм хотя и очень слабый, но постепенно поправляется. — Он замолчал и задумчиво посмотрел в окно на гряду остроконечных горных вершин. — Я бы не взял на себя смелость утверждать то же самое в отношении психики вашей гостьи. Нет-нет, она не сошла с ума, — успокоил он Этель, заметив ее испуг, — я скорее имею в виду ее сильное нервное истощение. Очевидно, в ее жизни произошла какая-то большая трагедия.