Медвежья пасть. Адвокатские истории - [6]

«Дима, младшенький, парень толковый и образованный, но торговлей не интересуется, знай себе картины собирает. Иногда так разохотится о живописи рассуждать — ни слова не поймешь. И главное, везде, где только можно, понавывешивал свои картины — нигде от них спасения нет. О своей галерее мечтает, работы иностранцев москвичам показывать хочет. Вот пусть и мою «медвежью пасть» там выставит», — рассуждал Конон.

Отец очень недоволен был собирательством сына, не приносящим в дом ни копейки денег; наоборот, то и дело приходилось изымать из оборота существенные суммы на непонятную мазню — так называл он про себя полотна импрессионистов. Живопись купец не понимал и друзей сына недолюбливал.

«Богатые бездельники. Только и знают, что толкуют об искусстве, а сами встают не раньше полудня и весь день по дому в шелковых халатах разгуливают. Не по-людски все это», — ворчал себе под нос глава семейства.

Но сыну своих претензий не высказывал: твердо верил, что каждому на роду своя судьба написана, и может, действительно вся эта непонятная ему живопись будет оценена потомками.

«Вот откроют музей в Москве и на доске у входа напишут большими буквами его фамилию: основатель музея Дмитрий Кононович Боткин. Значит, не зря все это», — мечтал Конон.

Старшего же сына, Павла, считал надеждой и опорой семьи. Дела хорошо ведет, в Китай за товаром ездит, в складском амбаре навел чистоту и порядок.

Любил он сыновей своих до беспамятства и никогда не забывал: все, что он делает — только ради них. Все это богатство: склады, забитые китайским чаем, шикарный трехэтажный дом с персидскими коврами и хрустальными люстрами, конюшня с породистыми жеребцами — все для них, для мальчишек. И не только это. Образование — вот, что считалось самым главным в семействе Боткиных. Сам Конон никогда в школе не учился, о чем всегда жалел. Читать научил его приходской священник по слогам еле-еле, счет освоил он сам, работая приказчиком в лавке отца, а вот дальше дело не пошло. И всякий раз, проходя мимо книжной лавки, сердце его завистливо сжималось. Ведь кому-то доступна вся эта многовековая мудрость, но не ему. Поэтому, как только бизнес стал приносить доход, Конон первым делом нанял своим сыновьям репетиторов для подготовки к поступлению в Московский университет.

Павел учился неохотно, торговые дела волновали его больше, чем хроники давно минувших лет. Отец не настаивал, понимая, что талант купца — это особый дар, чему в университетах не научат. Дмитрий же, наоборот, оказался очень восприимчив к наукам. Быстро освоил латынь, влюбился в историю, археологию, литературу, ну а искусствоведение стало его страстью. Он часами мог разглядывать старинные гравюры, живопись голландских мастеров, православные иконы. Его критические статьи публиковались в самых уважаемых журналах, а к мнению относительно подлинности картин прислушивались все столичные антиквары.

Поговаривали, что у Дмитрия есть большая коллекция картин, но ее мало кто видел — картины висели в доме отца хаотично, там, где появлялось свободное место, и показывать их в таком виде было неловко. Мысли о музее, еще робкие и неоформленные, уже витали в голове молодого ценителя искусства. Близкий друг Дмитрия, Илья Михайлович Третьяков, был к тому времени уже известным собирателем, от него Дмитрий и заразился любовью к живописи, увлекся западноевропейским искусством. Россия о нем знала мало, и Боткин ощущал себя первооткрывателем.

Коллекционирование его захватило. Пока это были единичные, разрозненные картины, о коллекции говорить было рано. Но картин становилось все больше и больше, и места в отцовском доме уже не хватало. Так что, когда Дмитрию тактично намекнули о возможном браке с внучкой московского градоначальника, он был совсем не против. Невеста оказалась премиленькой, умненькой девчушкой и Дмитрий решил: «Женюсь!» Конон подарил молодым усадьбу рядом с Покровским монастырем.

После свадьбы Дмитрий с женой переехали в свой дом на Покровке, д. 27[2]. Весь второй этаж этого большого и уютного особняка был отдан под галерею. Впервые в Москве демонстрировались полотна Добиньи, Коро, Курбе, Руссо, Милле… Кто бы мог предположить, что из этого выйдет!

В конце XIX века усадьба стала московской достопримечательностью. Была собрана уже большая, полноценная галерея западной и американской живописи. В средствах Дмитрий Кононович стеснен не был и покупал в Европе лучшее. Кроме картин в залах усадьбы на разноцветных мраморных каминах Боткины выставляли бронзу и фарфор. Посуда русской фабрики Гарднера была жемчужиной фарфоровой экспозиции. Центральный выставочный зал с мозаичным цветным паркетом из разных пород дерева и огромными резными дубовыми дверьми впечатлял своим великолепием. На белоснежном, необыкновенной красоты мраморном камине, увитом белыми мраморными розами, красовался золотой самородок.

Спокойно и тихо в окружении любящих сыновей отошел в мир иной 86-летний Конон Боткин. Никого это не удивило — старик в последнее время не вставал с постели. А жизнь потекла дальше размеренно и неторопливо. Лишь одно происшествие перед самой смертью отца озадачило сыновей. Вспомнил он про самородок, приподнялся на постели к самому уху Дмитрия и прошептал, с усилием двигая языком: