Медвежий ключ - [108]

— А ну!!!

Маралов яростно вскочил; потряс ружьем. В панике метнулся заяц, пробегавший через кусты и папоротник.

— Я т-тебя!

Маралов выстрелил, взял зайца. Искать добычу он отправился, только перезарядив ружье, а нес зайца так, чтобы он головой тащился на земле, и оставлял кровавый след. И при этом Маралов все время оглядывался, в том числе и неожиданно, рывком, не давал пойти за собой тому, кто мог бы этого захотеть.

Разделывал и варил он зайца не на печке, а на костре, и тут же ел, бросая кости в траву.

Под вечер Маралов вышел из избушки с котелком, и вместо того, чтобы взять воды из тихих глубоких луж поблизости, сходил за два километра на мчащийся по каменистому руслу мелкий шумный Кантат. Охотиться на берегу такой реки — это особенное удовольствие, потому что из-за шума воды невозможно расслышать ни шагов, ни каких-либо подозрительных звуков.

Самый лучший подарок, который может сделать добыча своему преследователю — это дать подкрадываться к ней возле звенящей, весело прыгающей воды, и Маралов почти так и сделал. Но только пройдя с километр, на полпути до Кантата, он «почему-то» передумал, набрал воды из лужи, образовавшейся после вчерашнего дождя, и повернув на 180 градусов, отправился назад. Во время этого похода он вдруг внимательно уставился на заросли ежевики… Если бы тень в этих кустах оставалась бы такой же темной и густой, он непременно отбросил бы игры, и всадил бы пулю в эту тень… Но тень стала вдруг гораздо прозрачнее, легче, и Маралов не стал тратить боезапас на самую обычную тень, в которой уже не было медведя.

Придя к избушке, Маралов опять поставил воду на огонь, стал делать чай, а заодно снял ружье, вынул из него, неизвестно зачем, одни патроны и вставил другие, стал тряпочкой полировать замок ружья… (тоже неведомо зачем).

Ага! Хрустнула ветка под чьей-то тяжелой ногой. Какое-то движение уловил Маралов краем глаза. Понятно! Подождав еще немного, Маралов с диким ревом кинулся за избушку. Хруст и мягкий топот в стороне были ему сладчайшей наградой, но и здесь Маралов разыграл совсем другие намерения.

— Вот она! Вот же она, моя смородина! — ворковал охотник, обрывая листики и целые побеги на чай.

Он кинул смородину в котелок, дождался, пока заварится, но в этот вечер задерживаться на свежем воздухе Маралов не стал. Не любуясь закатом, не наслаждаясь тихой прелестью августовского вечера, Маралов влез в пробитое им окно-бойницу и постелил спальный мешок в самой укромной части избушки, между частоколом из лиственничных бревен и глухой стеной.

Все это пространство вообще было невелико, и устроиться безопасно Маралов мог только одним способом — лежать на полу вдоль стенки, примерно в метре от частокола. Так он и лежал на спальном мешке, вдыхал аромат смородинового чая, время от времени прихлебывал густой отвар.

Главным в положении Маралова было — ни в коем случае не заснуть. Медведь, побывавший в избушке, попробовав добраться до Маралова, вполне мог и понять игру охотника. А если поймет, то уйдет он уже навсегда… И тогда жди еще, что удастся придумать, и скорее всего, очень нескоро.

Не следует думать, что Маралов из чистого хулиганства несколько раз «подыгрывал» зверю, пугал его, но не показывал, что знает о его существовании… Маралов совершенно сознательно, зная, зачем это надо, несколько раз срывал атаки медведя, позволяя ему каждый раз все больше и больше. Вплоть до того, что медведь заходил за избушку, чтобы напасть неожиданно сзади. И даже здесь, в этом случае Маралов заставил медведя удрать, но дал ему возможность сомневаться: знает ли вообще Маралов о его существовании?!

Маралов дразнил зверя, пришедшего за ним, ярил близостью и легкостью добычи, заставлял забыть об осторожности. Потому что главное было в том, чтобы медведь явился ночью.

Маралов безразлично относился к вопросам, который сейчас час. Какая разница, два часа пополуночи или три? Поэтому он не мог бы сказать, когда именно у него появилась уверенность — кто-то ходит около избушки. То ли еле слышные звуки, все же издаваемые медведем, то ли легчайшие сотрясения почвы говорили Маралову, что кто-то тяжелый бродит вокруг. Этот тяжелый ходил на мягких лапах, без копыт или сапог, и часто успевал убрать лапу с ветки до того, как ветка начинала хрустеть. Маралов проснулся окончательно, и лежал, изо всех сил делая вид, что спит без задних ног. И одна деталь происходящего ужасно не нравилась Маралову: то, что никакого запаха он не слышал. Кстати, и днем ведь он ни разу не ощутил обычного медвежьего смрада! Он был в нескольких метрах от зверя, и тем не менее ему не пахло. Удивительного и необъяснимого Маралов вообще не любил, а уж тем более в такой охоте… Медведь просто не мог не пахнуть! Не тот это зверь, чтобы не издавать никаких запахов… И странно, неуютно сделалось Маралову от этих мыслей.

Ага! Вот тихо скрипнула дверь. Вот дурак! Надо было смазать петли! А теперь он испугается, решит, что все равно Маралов проснется, и уйдет! Но дверь, приоткрывшись на двадцать сантиметров, почему-то скрипеть перестала. Маралову казалось, он видит даже кривые когти, зацепившие дверь за край. Медленно-медленно дверь открывалась настолько, что в нее всунулась огромная башка. Все это походило на страшный сон: совершенно бесшумное движение чего-то громадного, живого.