Медведи и я - [24]

Старую индейскую тропу в северном конце озера Талоу я нашел без труда. Самое тяжелое заключалось в том, чтобы перенести почти три четверти тонны через четырехмильный кряж между озерами Талоу и Фрайди. Моя комбинация рюкзаков была вариантом легкого снаряжения фирмы Нельсон, знаменитого еще со времен пионеров, когда дальние волоки были правилом, а не исключением. Поскольку мне предстояло одолеть сто двадцать восемь миль и сделать это я мог за шестнадцать переходов, то есть самое малое за четыре дня, а шестьдесят четыре мили из этих ста двадцати восьми я должен был таскать тюки по восемьдесят фунтов каждый, то я решил в день нашего прибытия в верхний конец озера Талоу сделать два пробных перехода. Большую часть полузаброшенной тропы пришлось расчищать от бурелома, папоротника, кошачьего когтя и других растений; пришлось повозиться также с промоинами и ухабами. В результате на первый переход до озера Фрайди, с инструментами в руках, у меня ушло пять часов, но труд, затраченный на расчистку тропы, облегчил мне последующие переходы. Когда, уже в полночь, мы вернулись из второго перехода, медвежата устали и раскапризничались. Они паслись на протяжении всех шестнадцати миль и все же, не получив привычного им копченого лосося, ворчали и огрызались, устраиваясь на ночь.

Не знаю, как это получилось, но в спальном мешке Расти всегда вытягивался у меня за спиной, монополизируя таким образом всю эту часть мешка. Скреч сворачивался клубком, прижимаясь к моему животу, и, когда ему становилось жарко, менялся местами с Дасти, особенно если я во сне переворачивался. Всякий раз при этом Расти поднимал морду, чтобы лизнуть меня в нос, как бы прося прощения за то, что он тоже перевернется, чтобы я опять мог греть ему спину, а он — снова спать на моей руке, как на подушке.

Все три медвежонка наперебой требовали к себе внимания. Они любили немного повозиться в постели перед сном или утром, особенно если им хотелось, чтобы я почесал им грудь и живот. Они научились по вечерам стоять в очереди, как бы соблюдая некий ритуал, пока я искал у них клещей, древесных вшей, блох, пиявок и прочих паразитов. Им очень нравилось прикосновение человеческой руки, с ней у них связывалось представление о еде, безопасности, любви и лишь иногда — о знаниях. Мы редко сидели вокруг огня каждый сам по себе, чаще мы усаживались на бревне или прислонялись к валуну сгрудившись, как будто боялись какого-то общего врага.

С самого раннего детства я, как последняя тряпка, не мог отказать ни одному живому существу, и поэтому они ходили как к себе домой в мою палатку или спальный мешок. Кто только не разделял со мной ложе — четвероногие и двуногие, безногие и пернатые, мохнатые и покрытые чешуей. Самый лучший способ узнать любое животное и найти с ним общий язык — это выспаться с ним в одной постели!

Сказать по совести, в эти четыре с половиной дня утомительных переходов с тяжелым грузом не проходило и часу, чтобы я не спросил себя, правильно ли я поступаю и к чему приведет наш переезд на это дальнее озеро. Расфасованные продукты — сахар, муку, кофе, соль — нужно было беречь от сырости, развешивать на ветвях деревьев, чтобы их не разорили звери. И все же, несмотря на все предосторожности, я вскоре обнаружил, что белки, лесные хомяки и древесные муравьи исхитряются взбираться по веревкам вверх-вниз и хозяйничают в моих свертках и картонках. Как-то я подоспел в последнюю минуту и спугнул лося, который раскачивал рогами нижний из подвешенных грузов. Коробки с консервами, от которых из-за соседства других припасов все-таки пахло едой, становились легкой добычей медведей, росомах и койотов, они вспарывали коробки, а содержимое раскидывали по лесу.

И все же беспредельная красота каждого дня в этих звенящих песнями вечных лесах и бесконечные шалости медвежат, которые резвились и паслись по обочинам тропы, щедро искупали все трудности дальнего пути, заставляя забыть о боли, соленом поте, сомнениях и всплывающих порой дурных предчувствиях.

Прежде чем двинуться через пороги между озерами Фрайди и Накинилерак, я срубил пихтовый хлыст в три дюйма толщиной на рулевое весло, чтобы тормозить с его помощью на быстринах. Стоя во весь рост на корме каноэ и налегая всей тяжестью на волочившуюся по дну жердь, я наловчился очень здорово тормозить. Этот старый индейский прием сработал очень хорошо при движении по первой речке. Уровень воды в Отет-Крике за озером Накинилерак был необычайно низким, потому что в этом году выпадало мало снега и дождей. Обнаженные камни выступали из воды таким сложным узором, что продвигаться на каноэ было почти невозможно. Берега здесь круто обрывались в воду, и тащить каноэ волоком я не мог.

Дюйм за дюймом продвигался я по шумному пенистому течению, как вдруг мой тормоз, молоденькая девятифутовая пихта, сломался почти посередине. Так как я упирался в нее спиной, то полетел кувырком в буруны, а каноэ понесло вниз по потоку. Натолкнувшись на первую преграду — песчаную отмель, — лодка развернулась бортом и, оказавшись во впадине между двумя волнами, накренилась навстречу потоку, наполнилась водой и затонула. При этом я видел, что медвежата выпрыгнули и поплыли к берегу, но я был уверен, что беспомощные птенцы погибли. Дошлепав до каноэ, я выловил промокшую коробку из-под сиденья. Самой нежной музыкой показался мне сиплый писк птенцов, доносящийся из размокшей коробки.