«Медовая ловушка». История трех предательств - [9]

Ну что ж, и в этом случае мне поможет “Чанг”.Опросит прислугу доктора, страху напустит… Да и напускать не надо — аборигены, они все заодно и против бледнолицых… В общем, сумеет! Ведь ни одно любовное свидание, даже если оно проводится в условиях максимальной конспирации, от челяди никогда не утаить. Греховными следами могут являться и измятые или испачканные простыни, и наволочки, и забытый в ванной комнате перстень, и чужие волосы в гребне хозяина, да мало ли что ещё, о чем может знать только прислуга!

Словом, за работу, Лёня!

Ну а если всё-таки консул — мой коллега, изучающий австрийца в плане вербовки, тогда что? Идея! Почему бы мне не опередить его, закрепив за собой права на Гольдмана… Кто-то же всегда старается сильнее!..

Короче, кем бы не являлся консул, если у него роман с доктором, мне ничто не мешает завербовать эту “голубую” парочку и заставить её работать на себя! Эстетствующих арийцев-извращенцев у меня на связи ещё не было!

Н-да, дела… Кто бы мог подумать, что в Непале, на задворках мировой цивилизации, можно обнаружить такую коллекцию из явных и тайных сотрудников спецслужб любой, даже “голубой” окраски?!

Стоп! А что это там доктор говорил о нашей с ним случайной встрече? Уж не путаете ли вы, герр Бруно, меня с кем-либо?

Ладно, надо дослушать выступление доктора до конца, а там видно будет…»

* * *

— Когда я прибыл чтобы освидетельствовать труп и составить заключение о смерти, — продолжил свой рассказ доктор, — я уже знал наверняка, что мне предстоит иметь дело с так называемым диалогическим видом самоубийства, это когда в конфликт потенциального самоубийцы включено ещё какое-либо лицо, которое, как правило, и является причиной психологического кризиса, корнем зла. В таких случаях уход из жизни совершается потерпевшим из желания вызвать к себе сочувствие или собственной смертью наказать обидчика. До конца доводится лишь небольшое количество таких самоубийств, и то чаще всего по несчастливому стечению обстоятельств: собирался припугнуть, но допустил либо передозировку, либо поспешность…

Что, кстати, и произошло с беднягой Альдо… Он накинул себе петлю на шею и повесился в столовой своей виллы в тот самый момент, когда там обычно появлялся мажордом, чтобы накрыть на стол. Мажордом замешкался в винном подвале и когда вошёл в столовую, было уже поздно…

О том, что я столкнулся именно с такой шантажно-демонстративной попыткой самоубийства, свидетельствовала и составленная покойным предсмертная записка, в которой он просил прощения за свой поступок, у кого бы вы думали? Нет, не у Господа Бога и не у своих родителей… Он просил прощения у своей возлюбленной!..

— Но при чем здесь итальянец и его возлюбленная, если мы собираемся выстроить линию обороны против русского! — перебил Гольдмана поляк.

— Послушайте, пан Каменский! — не выдержал консул. — Вы или молча выслушайте до конца доктора, или сходите проветриться, пока мы здесь без вас примем решение! — и, перейдя с английского на немецкий, Фогель грязно выругался и попросил Гольдмана продолжать.

— Надо сказать, господа, что самоубийство итальянца для меня не было такой неожиданностью, как для его коллег из посольства… Дело в том, что незадолго до своей смерти Бевилаква обратился ко мне, и я консультировал его, выступая в качестве психоаналитика или психотерапевта, — суть не в определении характера консультаций, а в том, что я выяснил о его взаимотношениях с любимой женщиной…

— Герр Гольдман, а кто она, как её зовут? — опять не выдержал поляк.

Доктор не успел ответить, потому что Фогель, отбросив дипломатическую этику, заорал, как фельдфебель на плацу. Да так громко, что Полещук выхватил из ушной раковины капсулу с такой поспешностью, будто это была пчела.

— Вы закроете наконец рот, пан Каменский, или мне на правах старшего придётся попросить вас уйти?! Послушайте, а может, вы хотите сорвать нам игру с русским и поэтому всячески мешаете герру Гольдману сделать сообщение? Тогда убирайтесь отсюда немедленно, трус!

— Ну что вы, герр консул, как можно обо мне так подумать… Впрочем, извините… Нервы, понимаете ли… С этого момента я нем, как рыба! Прошу вас, герр Гольдман, продолжайте… Считайте, что меня здесь нет…

— Итальянец рассказал мне историю своей любви, — пересев в другое кресло, подальше от пана Каменского, продолжал австриец, — и вот что выяснилось, господа…

Я, с вашего позволения, опущу не относящиеся к самоубийству Альдо подробности его знакомства с этой роковой женщиной, скажу лишь, что инициатором их отношений был не он — его возлюбленная. Хотя, как мне признался итальянец, он страстно желал этой связи, но сам бы никогда не решился сделать первый шаг…

И дело не только в том, что женщина была ослепительно красива, она вдобавок была много старше Альдо. Он догадывался об этом, но не подозревал, что разница так велика — тринадцать лет. Ему было двадцать пять, ей — тридцать восемь. Роковое число, потому что её дочери тоже было тринадцать…

Но об этом он узнал позже, а сначала они сняли виллу и стали жить вместе. Что это была за жизнь, я мог судить по отдельным высказываниям покойного.