Медный всадник - [6]

– Это ненадолго, сынок, – уговаривал отец. – Так, на всякий случай. В лагере тебе будет спокойнее. Поживешь там месяц, пока не станет ясно, как развернутся события. Потом вернешься. И если начнется эвакуация, мы заберем тебя и сестер.

Именно это Татьяна и жаждала услышать.

– Гоша, – тихо позвал дед. – Гоша!

– Да, папочка, – почтительно откликнулся отец. Никто, даже Татьяна, не любил деда больше, чем он.

– Гоша, ты не можешь избавить мальчика от призыва.

– Конечно, могу. Ему всего семнадцать.

– В том-то все и дело. Его непременно заберут.

Тень бессильного страха легла на лицо отца и тут же исчезла.

– Не заберут, – прохрипел он. – Понятия не имею, о чем ты толкуешь.

У него язык не поворачивался высказать все, что лежало на сердце: перестаньте болтать и дайте мне спасти сына единственным известным мне способом.

Дед молча откинулся на спинку дивана.

Татьяна, с тревогой глядя на отца, попыталась что-то сказать, но мать перебила ее:

– Пашенька, возьми свитер, дорогой.

– Какой свитер, мама? Сейчас лето.

– Две недели назад еще были заморозки.

– А теперь стоит жара. Не возьму!

– Слушайся мать, Павел, – строго вмешался отец. – В Толмачеве ночи холодные. Возьми свитер.

Паша раздраженно вздохнул, но все же бросил свитер в чемодан. Отец закрыл его и защелкнул.

– Послушайте, что я скажу. Мой план таков…

– Какой план? – отмахнулась Татьяна. – Хорошо бы поесть немного, потому что…

– Знаю, – отрезал отец, – а теперь помолчи! Это и тебя касается.

Он начал говорить, но Татьяна уже свалилась на постель. Если они не эвакуируются немедленно, какой смысл слушать?

Паша каждое лето отправлялся в лагерь для мальчиков, в Толмачево, Лугу или Гатчину. Он предпочитал Лугу, потому что там были лучшие места для купания. Татьяна тоже любила, когда брат ездил в Лугу, потому что лагерь располагался недалеко от их дачи и она могла часто его навещать. Если идти лесом, то это всего пять километров. Толмачево, однако, отстояло от Луги на двадцать километров, и вожатые там были строгие и требовали, чтобы ребята поднимались с восходом солнца. Паша утверждал, что это немного похоже на армию. Что ж, теперь это будет немного похоже на фронт.

В этот момент Даша сильно ущипнула ее за ногу. Татьяна нарочно вскрикнула в надежде, что сестре попадет. Но всем было все равно. Никто даже не заметил, не взглянул на нее. Все взгляды были устремлены на Пашу, неуклюжего и голенастого, в мешковатых коричневых брюках и выцветшей рубашке. Почти взрослый. Самый любимый.

Любимый ребенок. Любимый внук. Любимый брат.

Единственный сын.

Татьяна поднялась, встала рядом с Пашей и, обняв его за плечи, посоветовала:

– Выше нос! Хорошо тебе, едешь в лагерь, не то что я.

Он отстранился, но только слегка, не потому что ему было неприятно. Просто вовсе не считал, что ему повезло. Татьяна знала, что брат больше всего на свете хочет попасть в армию. Ему не до дурацкого лагеря!

– Паша, – жизнерадостно объявила она, – поиграем в войну? Сначала ты должен победить меня. Потом можешь идти добровольцем, бить фашистов.

– Заткнись, Таня, – буркнул Паша.

– Заткнись, Таня, – эхом отозвался отец.

– Папа, можно мне тоже ехать в лагерь? – не унималась она.

– Паша, ты готов? Идем, – не отвечая, бросил отец.

– Хочешь анекдот, дорогой братец? – настаивала Татьяна, не желая сдаваться и ничуть не обескураженная грубостью брата.

– Нужны мне твои дурацкие анекдоты!

– А этот тебе понравится.

– Что-то не верится.

– Татьяна! Сейчас не время для глупостей! – вмешался отец.

– Гоша, пусть девочка расскажет, – вступился дед.

– Солдата ведут на казнь, – начала Татьяна, благодарно кивнув деду. – «До чего же гнусная погода», – говорит он конвойным. «Кто бы жаловался, – говорят они. – Это нам еще придется идти обратно под дождем!»

Никто не пошевелился. И даже не улыбнулся. Только Паша поднял брови, ущипнул Татьяну и прошептал:

– Ужасно остроумно, как же!

Она вздохнула. Похоже, настроение непоправимо испорчено.

2

– Татьяна, никаких долгих прощаний. Увидишь брата через месяц. Спустись вниз и придержи для нас входную дверь. У мамы снова спина разболелась, – наставлял отец, когда они собрались снести вниз Пашины вещи и авоську с едой.

– Сейчас, папа.

Квартира чем-то напоминала поезд: длинный коридор, по одну сторону которого тянулось девять дверей. Кухонь было две: одна в передней части, одна – в задней. Из них можно было попасть в ванные и туалеты. В девяти комнатах жили двадцать пять человек. Пять лет назад жильцов было тридцать пять, но некоторые либо умерли, либо переехали, либо…

Семья Татьяны жила в задней половине, что считалось более удобным. Кухня была ближе и больше. Отсюда по узким лестницам можно было попасть во двор и на крышу. Особенно часто этим пользовалась Татьяна, чтобы выбраться из дома, не столкнувшись с психом Славиным.

Кухонная плита тоже была больше, а ванная – просторнее. Всеми этими благами пользовались еще три семьи, кроме Метановых: Петровы, Сарковы и спятивший Славин, который, правда, никогда не мылся и не готовил.

К тому же его сейчас не было в коридоре. Вот и хорошо.

Татьяна прошла мимо общего телефона. Сейчас по нему говорил Петр Петров. Хорошо еще, что телефон обычно работал. В квартире Марины, ее двоюродной сестры, телефон всегда молчал: обрыв кабеля на линии, так что приходилось писать или идти в гости каждый раз, когда Татьяна хотела поговорить с сестрой, что бывало нечасто, поскольку Марина жила на другом краю города, на том берегу Невы.