Медный кувшин старика Хоттабыча - [78]

отменив Интернет, потом на выключить, дождался, когда экран погаснет, и закрыл компьютер. Перезвонил телефон.

— Ты уже освободился? — Чистый девичий голос звучал громко и близко — как будто для того, чтобы оказаться в ухе писателя, ему не пришлось прорываться через колючую проволоку государственных границ.

— Освободился. Просто у меня как раз Гена был, он бы услышал.

— Привет ему передавай.

— Он ушел уже. Так что сама привет ему передавай. Послушай, я знаю, что должен был тебе номер счета указать, чтобы ты остальные деньги перевела. Но я их не возьму. Практически все ты придумала сама, я только оформлял. Жалко, что я не могу тебе вернуть аванс, но будем считать, что он пошел на накладные расходы.

— Почему ты не хочешь брать деньги? Ты же их заработал, это честные деньги. Ты же знаешь, что я ничего особенного не придумывала, идея вообще Захарова, остальное все само пошло. А тебе за роль писателя вообще какой-нибудь театральный приз полагается — очень живо ты его сыграл. К тому же, знаешь, спасибо, я правда не ожидала, что все получится так хорошо. Честное слово, я просто счастлива.

— Ну и хорошо. И будьте счастливы — оба вместе[5]. Я тебе не сказал, но книжку-то я написал на самом деле. Трудно было удержаться. Просто записал все, как было. Надеюсь, ты не будешь против, если ее издадут?

— Разве я могу на что-то повлиять? Писатель хмыкнул:

— Это правда. Ну ладно, просто не обижайся, если что…

— На что обижаться-то? Я тебе искренне очень признательна. Книжку пришлешь?

— Могу, конечно. Только ты ведь не поймешь ни хрена — она на русском.

— Я говорю по-русски. Ты что, забыл?

— Это другой русский. От того русского, на котором ты говоришь, осталась одна вечная память. К сожалению. Я на нем умею только читать. И то не все.

— Могу научить, — по-американски добродушно рассмеялась Дайва. — Кстати, я могу нанять переводчика, опубликуем твою книжку в Америке.

— Да кому она нужна в Америке-то? Давай лучше «Нью-йоркскую трилогию» Пола Остера на русский качественно переведем, если у тебя лишних денег много и заняться нечем.

— Кто такой Пол Остер?

— Герой Стеклянного Города — писатель такой, современный американский. Или вот, слушай, найди какую-нибудь эксцентричную богатую подругу, поделись опытом — мы ей мальчика подберем в Северной Корее.

— Почему в Северной Корее?

— Ну, во-первых — сюжет. Я хочу следующую книжку написать про Стены. Собираюсь в Корею съездить. Во-вторых — спонсор нужен.

— Я подумаю.

— Подумай. И знаешь, Дайва, я хочу извиниться за все, что я тебе тогда наговорил. Ну, помнишь, в самом начале, еще до книжки. Что эта твоя идея совместить все с книжкой и джинном из кувшина — дурацкая. Что нехорошо так над людьми издеваться и все такое. Ну кто мог предполагать, что так все получится?!

— Я могла — Дайва секунду помолчала и потом добавила: — Но ты правда все сделал даже лучше и гораздо интереснее, чем мы задумывали, и деньги свои отработал, так что зря ты от них отказываешься, — тут она вдруг лукаво хихикнула, — особенно мне понравился эпизод, где мы с Джинном программу писали. Ну, помнишь, с березой? За березу — отдельное спасибо!

— Обращайтесь. — Если бы Дайва могла видеть писателя в этот момент, она непременно была бы удивлена тем, как густо он умеет краснеть. — Ладно, до связи.

— Береги себя.

— Пока.

— Пока.

— Пока…

Краткое содержание этой главы

По пути в аэропорт Гена посещает писателя, который для вдохновения смотрит по видео детский фильм. Писатель забирает себе жемчужину, ссылаясь на то, что она принадлежит ему, и пытается оправдаться, мороча Гене голову при помощи структурной лингвистики, в которой сам ничего не смыслит. Ссылки и цитаты, которыми изобилует процесс расставания писателя и героя, как бы призваны донести до читателя некую основную мысль повествования, но не доносят, а сопровождающие их телефонные звонки, истории и рассуждения как бы призваны поставить в повествовании точку, но не ставят. В поисках точки писатель обращается к Хоттабычу, вернее — через Хоттабыча. И получает эпилог.

ЭПИЛОГ,

в котором все слова напечатаны так, как их получил писатель

Попрощавшись, таким образом, с этим образом и повесив трубку, он, писатель, взял оставленный каменный шар, сигарету и вышел на балкон.

Держа дымящийся «Голуаз» двумя пальцами левой руки, на ладони другой, правой, медленно поворачивая, он разглядывал шар, от чего внутренние кривые графиков-прожилок зажженного жемчужного шара наполнялись теплом ладони и мягко сияли, меняя формы и цвета, как в калейдоскопе, создавая удивительные картины вербальных иллюстраций всего земного, внеземного, наземного, неземного, небесного и поднебесного, всего внутреннего и внешнего, вечного и конечного, временного и вневременного. Неожиданно шар всплыл с ладони, легкой лодкой-ладьей покачиваясь в розе векторов ветра мира (писатель не сделал ни одной попытки удержать принадлежащий небу шар), поплыл и начал плавно подниматься к облакам и звездам, закрытым светом дня до ночи, пока не растворился в измерениях и временах. Он поднимался — письмом амальгамного Межзеркалья, разлагавшегося в застенках стекла и покрытом трещинами рек и плевками плесени советских поселений. И удалялся — послом раздираемой державы-Федерации, разделяющей верхние и нижние миры. И возносился — одиноким приветом Небесной России от ее корявой физической проекции, искаженно отраженной морщинистой плоскостью исторической земли.