Медный кувшин - [45]

— Да, мамочка, милая, — добавила Сильвия, — он знает все… действительно все. И может быть, папочке будет полезно повидаться с ним.

Г-жа Фютвой беспомощно упала на диван.

— О, господи! — сказала она. — Я не знаю, что сказать. Я положительно не знаю. Если бы вы видели, как он стал кидаться при одном предложении позвать доктора.

Про себя (хотя, конечно, этого нельзя было сказать вслух) Гораций подумал, что ветеринар был бы более к месту, но тем не менее убедил г-жу Фютвой проводить его в кабинет мужа.

— Антон, душа моя, — сказала она, слегка постучав в дверь, — я привела Горация Вентимора повидаться с тобой на несколько минут, если можно.

Судя по звукам яростного фырканья и топота за дверью, профессор разозлился за такое вторжение к нему.

— Мой милый Антон, — сказала преданная жена, отперев дверь и повернув ключ изнутри, после того, как пропустила Горация, — постарайся быть спокойным. Вспомни, что внизу ведь прислуга. Гораций так хочет помочь тебе.

Что касается Вентимора, то он утратил способность говорить: так невыразимо его потрясла перемена в наружности профессора. Он никогда не видывал мула в более плачевном состоянии и более скверного характера. Большая часть из легкой мебели была уже превращена в мелкие щепки, стеклянные дверцы от книжного шкафа треснули и частью были разбиты, драгоценные египетские сосуды из глины и стекла валялись на ковре, превращенные в осколки, и даже мумия, хотя все еще улыбалась с прежней загадочной веселостью, сильно пострадала от профессорских копыт.

Гораций инстинктивно почувствовал, что тут всякая обычная сочувственная фраза прозвучит фальшиво. Поза и мимика профессора невольно напомнили ему «Блондина Осла» — шутку, виденную им в цирке, в момент, когда осел становился мрачным и упрямым. Только на представлении он смеялся до упаду над Блондином Ослом, а теперь как-то не чувствовал склонности к смеху.

— Верьте мне, профессор, — начал он, — я не стал бы беспокоить вас таким образом, если бы не… Смирно, пожалуйста, профессор, не брыкайтесь, пока не выслушаете меня до конца.

А мул неуклюже, нога за ногу, что обнаруживало новичка, медленно оборачивался вокруг собственной оси так, чтобы пустить в дело ноги, и в то же время не сводил своего единственного зрячего глаза с нежеланного гостя.

— Выслушайте меня, сударь, — сказал Гораций, маневрируя в свою очередь. — Меня тут не за что бранить, и если вы разможжите мне голову, как собираетесь, то лишь уничтожите единственного на земле человека, который может вас выручить.

По-видимому, это произвело впечатление, и мул неловко попятился в угол, из которого устремил на Горация недоверчивый, но внимательный взгляд.

— Если вы, как мне кажется, — продолжал Гораций, — хоть временно и лишены дара слова, но вполне способны понимать смысл чужих речей, не будете ли вы так любезны подать мне знак, подняв свое правое ухо?

Правое ухо мула быстро вздернулось кверху.

— Ну, теперь можно продолжать, — сказал Гораций. — Прежде всего позвольте мне сказать вам, что я отклоняю от себя всякую ответственность за поступки этого дьявольского джинна. Я бы не стал так топать… Знаете, вы можете проломить пол… Теперь, если бы вы взяли на себя терпение…

При этих словах раздраженное животное быстро подскочило к нему с разинутой пастью, что заставило Горация спрятаться за большое кожаное кресло.

— Вам необходимо быть хладнокровнее, сударь, — начал он уговаривать. — Естественно, что у вас нервы взвинчены. Я бы посоветовал немного шампанского… вы могли бы выпить его из… из ведра, это помогло бы вам овладеть собой. Движением вашего… гм… хвоста можете выразить согласие.

Хвост профессора мгновенно смел несколько редких арабских стеклянных лампад и ваз с полки, которая была позади, г-жа Фютвон немедленно вышла и затем вернулась с бутылкой шампанского и большой фарфоровой жардиньеркой, не найдя ничего более подходящего вместо ведра. После того как мул подкрепился, Гораций продолжал:

— Я очень надеюсь, сударь, что пройдет немного часов, и вы будете улыбаться… пожалуйста, не подымайтесь так на дыбы, я знаю, что говорю… будете улыбаться над тем, что вам теперь кажется — хотя весьма справедливо — самой несносной и самой серьезной катастрофой. Я серьезно поговорю с Факрашем (с джинном, знаете) и уверен, что как только он даст себе отчет в том, как ужасно он ошибся, то первый предложит вам сделать все, что в его власти, для исправления содеянного. Потому что, хоть он и старый дурак, но сердце у него доброе.

Профессор при этих словах опустил уши и покачал головой с горестной недоверчивостью, которая сделала его еще больше похожим на осла из пантомимы.

— Мне кажется, я его теперь великолепно понимаю, — сказал Гораций, — и ручаюсь за то, что в нем нет настоящей злобы. Я вам даю честное слово, что если вы будете спокойны и предоставите все мне, то скоро выйдете из этого нелепого положения. Если бы вы могли заставить себя, в знак того, что не подозреваете меня в дурных чувствах, подать мне свою… свою переднюю ногу на прощанье, то я…

Но профессор повернулся задом так неожиданно, что Гораций счел за лучшее уйти и больше не настаивать.