Медная пуговица. Секретное оружие - [43]
— Ну хорошо, Блейк, хорошо, — сказал Эдингер, уже окончательно смягчаясь. — Мы верим вам и подождем, но только бросьте свою английскую фанаберию и не считайте нас детьми.
Эдингер отступал, и я мог сейчас что-нибудь от него потребовать.
— Наоборот, господин обергруппенфюрер, я буду вполне откровенен, — с готовностью произнес я. — Я даже буду просить вас о помощи. Я знаком не со всеми своими агентами, некоторые из них перешли ко мне еще от моего предшественника. Мне нужно лично проверить всю сеть, предстоят поездки, нужен подходящий шофер…
Эдингер благосклонно улыбнулся.
— Мы найдем вам…
— О нет, благодарю вас, — поспешил я отказаться от его любезности. — Шофер у меня есть, нужно только ваше указание оформить без лишних придирок необходимые документы.
— А кто он? — поинтересовался Эдингер.
— Эмигрант из Эстонии, — сказал я. — Некто Виктор Петрович Чарушин.
— Русский? — подозрительно спросил Эдингер.
— Я вам скажу правду, — сказал я с таким видом, точно Эдингер принудил меня к признанию. — Это как раз один из тех агентов, которыми вы интересуетесь, он работал у нас по связи и принесет немало пользы, если будет находиться при мне.
— Англичанин? — быстро спросил Эдингер.
— Да, он англичанин, — подтвердил я. — Но я не хотел бы…
— О да, я вас понимаю, — благосклонно согласился Эдингер. — В таком случае я могу пойти вам навстречу…
Он пообещал на следующий же день дать распоряжение без всяких проволочек оформить для моего шофера документы, и мы расстались, вполне довольные друг другом.
На другой день я рассказал Янковской о своем визите.
Она интересовалась моим посещением Эдингеров во всех подробностях, и я, делясь с ней своими впечатлениями, с шутливой иронией отозвался между прочим и о показной роскоши хозяев, и о самой госпоже Эдингер.
— Мещанство в самой махровой его разновидности!
— Как сказать! — зло возразила Янковская. — Чего стоит один их абажур!
— А что в нем особенного? — спросил я с недоумением. — По-моему, абажур как абажур, хотя, действительно, госпожа Эдингер очень им хвасталась!
— Да ведь он из человеческой кожи! — воскликнула Янковская. — Их изготовляют в каком-то из концлагерей, и за ними сейчас в Германии гоняются все модницы из самого лучшего общества!
Я не сразу поверил…
— Да-да! — выразительно сказала Янковская. — А если попадается кожа с татуировкой, бюварам и абажурам нет цены!
Вот когда я вполне понял, что представляют собой эти супруги…
Шакалы! Самые настоящие шакалы!
Но Янковская тут же забыла об абажуре и перешла к обычным делам.
Согласие Эдингера выдать Чарушину документы ей явно не понравилось, она, кажется, снова начала подозревать, не подослан ли он самим Эдингером; его брань по адресу девушек вызвала у нее только усмешку, а требование Эдингера демаскировать агентурную сеть Интеллидженс сервис заставило серьезно задуматься.
— Эдингер повторяет ту же ошибку, которую совершил Блейк, он хочет владеть тем, что предназначено совсем не для него, — задумчиво сказала она. — Что ж, он сам лезет в петлю, которую не так уж трудно затянуть.
10. «ПРАВЬ, БРИТАНИЯ!»
На первый взгляд, жизнь в городе шла своим чередом: жители ходили на работу, прохожие заполняли улицы, торговали по-прежнему магазины…
И все же Рига, казалось, существовала только для немцев: лишь они непринужденно расхаживали по улицам, сидели в ресторанах и кафе, громко смеялись и разговаривали на всех углах.
Тем временем в городе шла и другая, странная и страшная жизнь. Молодых латышей насильно отправляли в Германию. Транспорт за транспортом с девушками и подростками уходил из Латвии. В застенках гестапо казнили всех, кого подозревали в симпатиях к коммунистам. Евреев убивали и сжигали в газовых камерах. Десятки тысяч евреев были замучены, казнены, сожжены, а их продолжали ловить и «обезвреживать». Коммунисты были уничтожены все до одного — об этом не раз писалось в приказах и листовках. Но коммунисты появлялись вновь и вновь, точно они были бессмертны. Заводы не давали продукции. Поезда с немецкими солдатами шли под откос. Распространялись подпольные газеты. Самолеты взрывались на аэродромах.
Рига жила двойной жизнью: одна была наружная, показная, сравнительно благополучная; другая была наполнена непрекращающейся борьбой, смертью, отчаянием и надеждой.
Но самым непостижимым в этой двойственной Риге было для меня мое собственное существование.
Впервые за все свои тридцать лет я вел образ жизни ничего не делающего рантье.
Железнов, который находился рядом со мной, был поглощен бурной и опасной деятельностью. Он исчезал по ночам и не появлялся по нескольку дней, делал множество дел и при всем этом успевал играть роль моего шофера.
В сложном механизме, каким являлось организованное антифашистское подполье, он был одним из тех, кто очень способствовал слаженной работе всего подполья.
Не знаю, было ли это врожденной способностью или у него постепенно выработались профессиональные навыки, но конспиратором Железнов был необыкновенным!
Он ускользал от гестаповских ищеек с удивительной ловкостью. Не скажу, что гестапо держало меня и мою квартиру под неослабным надзором, но интерес ко мне со стороны полиции, разумеется, не ослабевал никогда. Тем не менее Железнову удавалось создавать у нее впечатление, что он всецело поглощен лишь специфическими делами английского резидента Блейка.
