Медленно схожу с ума - [15]

— Да ну тебя! Ты страдаешь пять раз в неделю. Поэтессы каждую неделю в понедельник замуж выходят, а в субботу разводятся — слез не хватит тебя жалеть!

— Во-первых, не пять раз в неделю, а двадцать пять. Во-вторых, разводятся по вторникам — в субботу ЗАГСы только брачуют. В третьих — а я не поэтесса, я поэт. Лучше быть плохим поэтом, чем хорошей поэтессой, я матриархата не люблю. Услышу еще раз «поэтессу» — я тебя задушу, честное слово! Господи, как я его ненавижу! Ты влюбляешься раз в десять лет — и всё как свинья похотливая. А я раз в три дня — и всегда по-человечески. Дай тебе волю — ты бы меня с говном сожрал, правда?

— Да за что?

— Да за то, что я — могу, а ты — нет.

— Лялька, хочешь я ему в морду дам? Это выбивается из декораций, мы тут все такие миролюбивые до усери труженики утонченного искусства, женщину обижают, а мы тут анализируем, можно её обижать или нет, и пока её не трахнут на грязном полу, мы не усекём, что её обижают, мы вот так будем сидеть и смотреть это кино, вычисляя её недостатки, за которые можно обижать… Ты только скажи — и я его уделаю! Ненавижу равенство полов!

— Спасибо, солнышко. Если что — я скажу. Ты мужик. Настоящий полковник. Ты спой еще разок про то. Ну, где девушка была очень, очень худая, сплошные кости. И страсть там была — слов нету передать! Только мужик весь порезался…

— Опять…

— Да, кровь текла рекой… Вот и я, вот и у меня… Это свадьба мертвецов, это сводный оркестр ложкарей Российской Федерации, это две скалы бьются друг о друга и крошатся. Пыль столбом. Грохот обвала. Камнем — в висок… Я хорошо вижу: вот ему сорок, вот уже пятьдесят, и шестьдесят, и — тихий ужас как всё это совершенно всё равно… «Чем меньше, тем больше…» Какие перлы слетают порою с израненных ангельских уст! Ангел мой, мне хочется яду! С мертвой — какой спрос? Спасите — я умираю и никак не могу умереть совсем, полностью! Безмерная старость рвет меня на части, алчущий сторож ножками, ножками вслед — изводит и провоцирует ярость. Куда я — вы видите? — туда и он у пепелища греться… Сердцем обожженная так сказать бренная плоть — для гиен печка, что ли? Я содрогаюсь в ожидании падальщика… Ангел мой, раньше сядешь — раньше выйдешь. Я не люблю ждать спиной удар. Я выхожу следом — на Земле идет холодный дождь. «Эй, ангелочек, послушай!» «Что случилось, подружка?» Ничего, ничего…

ПИСЬМА

Петербург — Хиросима

…а я так не люблю терзаться на пепелище! Когда ты видишь на улице толпу, собравшуюся вкруг жертвы наезда, будь спокоен — меня там нет. Разве только в центре внимания… Нет, я не люблю смотреть на страдания, которые не в силах облегчить — тем более нелепо мне ошиваться близ мертвых… Будь уж так добр — живи долго и непременно завали мою скромную могилку цветуечками (я чертовски сентиментальна! впрочем, как большинство жестоких людей). Потому что я-то на твою точно не приду, а ты, может статься, обидишься (ты же совсем другой!) и будешь от нечего делать являться мне по ночам с немым укором в глазищах… Нет, обязательно меня переживи — я очень боюсь привидений…

Итак, я не видела ничего такого, не отдавала последней дани, не подбирала клочья на память, не открывала сердце тени бывшей жизни, не имела предубеждений, но… Но что-то всегда напоминает.

Мой первый любовник был моложе меня на четыре года. «А ты знаешь, тебя могут посадить в тюрягу за совращение несовершеннолетнего!» — пошутил он наутро. Я по утрам туго соображаю — шуток вовсе не понимаю… И вот оно, вот оно — посейчас связь с человеком, который моложе меня хотя бы и на три дня, представляется мне чреватой диким, диким унижением. Живот мой леденеет от такой перспективы, сердце закрывается, взгляд становится вороватым и затравленным, руки дрожат, как у древней старухи… Ему было семнадцать. Он не был невинной овечкой — и более того: уже расположен к ленивому потреблению. Есть мужчины, занудно поджидающие, когда их совратят по полной программе, они никогда не делают первого шага и разговаривают всё как-то ползком, намеками и аллегориями… Есть в них что-то педерастическое — так, слегка. Рядом с такими всегда чувствуешь себя старой шлюхой — даже когда тебе всего-навсего двадцать один и всё это происходит с тобой впервые… Они любят рассказывать, как их кто-то пытался соблазнить — а они вот не дались… Сейчас ему должно быть тридцать четыре. За его совращение уже никогда никого не посадят — чем бедный кормится теперь?.. Ужасно, правда? Счастливо, мой милый пониматель!

Лялечка.

Петербург — Дублин

Ваши письма так коротки — не на что опереться и стать для Вас чем-то живым. Но я чувствую, что Вы добры (для этого не надо много текста — это веет где-то за фонетикой, а не за лексикой, это между строк). Вы предложили мне «писать не смущаясь, если крыша поедет», поскольку для Вас «маниакально-депрессивный психоз — реально пройденный этап». Спасибо, это радует (я не шучу — как страшно бывает со слишком нормальными людьми! они чертовски жестоки). Крыша едет. С бешеной скоростью… Я слишком открылась в последние полгода — после шести лет какого-то окопного настроя… Мир был прост: весь мусор отсеялся в моих обстоятельствах буквально за первые пару месяцев, а потом — простота блаженнейшая! Все люди — или вражьи лазутчики, или родные — преродные. Никаких полутонов, понимаете? Это пожалуй самое милое в прошедших годах — простота отношений. А нынче такая путаница…