Медиум - [37]

– Что было потом?

– Ничего. Подружка эта почти сразу ушла. Нина хотела отправить с ней и Дашу, но та что-то закапризничала. Дети, одно слово. Тринадцать лет – самый не управляемый возраст.

– Вы давно познакомились с Козаковым?

Нина Васильевна лишь зябко повела плечами, укрытыми цветастой шалью.

– Около года.

– Ваш муж… Он ни о чем не догадывается?

– Бросьте вы, – хрипло сказала она. – Догадывается, не догадывается… Он купил меня когда-то, как дорогую игрушку. И уверен, что я буду благодарна ему по гроб жизни. А моя душа, то, что у меня внутри, его никогда не интересовало.

– А Даша?

– Не знаю. – Она помолчала, словно собираясь с мыслями. – Я всегда стремилась дать ей все, что могу. Чтобы она не нуждалась никогда и ни в чем. Но в последнее время она сделалась слишком уж нервной… Иногда злой. Впрочем, вам это ни к чему.

– Вы водили Дашу к врачу?

Лицо Кларовой вдруг исказилось, будто поплыло. Глаза набухли, и Туровский неожиданно разглядел то, чего не замечал раньше: перед ним простая несчастная женщина, каких на Руси… Ну да, конечно, боль у всех разная, иные, узнав бы, посмеялась: мне бы ваши проблемы, тут жрать нечего…

– Она никогда не принимала наркотики?

– Вы что, – взвизгнула Нина Васильевна. – Ей только тринадцать!

– Да или нет?

– Я выбросила эту мерзость. Сразу, как только увидела.

– И не стали об этом распространяться, – утвердительно сказал Туровский.

Нина Васильевна куталась в свою шаль, будто ей было холодно. Длинные холеные пальцы нервно подрагивали, когда она поднесла сигарету к губам, подведенным темной помадой.

– Для мужа огласка означала бы смерть. Вы пони маете? Для него карьера – единственный бог. Ей одной он поклоняется.

– Вы любите его?

– Представьте, да. И не хочу терять.

– А как же «он купил меня, как игрушку»?

– Вам не понять.

– Тогда что вас связывает с Козаковым?

– Я греюсь возле него, как у камина. – Кларова чуть улыбнулась. – Удобно, ни к чему не обязывает. По крайней мере, он воспринимает наши отношения именно так. Я надоем ему – рядом будет греться другая.

– А вы?

– А я женщина! Мне тридцать шесть, я даже бабьего века ещё не прожила.

Она отвернулась к окну. Там, внизу, Даша слегка надменно беседовала с каким-то юным аборигеном. Кажется, демонстрировала ему свои золотые «всамделишные» часики. Нина Васильевна чуть вздрогнула. Она к аборигенам относилась отрицательно. И девочка Света мгновенно и безапелляционно была отнесена к той же категории, несмотря на то, что жила не здесь, а на том берегу… Папа инженер, мама технолог, сама «дудит» на флейте, и прикид, как у малолетки. И даже укоризненное «брала бы пример…» прозвучало так, что дураку было ясно: пример брать не следует.

– В вас чувствуется какая-то одержимость, – глухо произнесла Нина Васильевна, по-прежнему наблюдая в окно за дочерью (в стекле на фоне берез, уже начинающих желтеть, отразилось её лицо в обрамлении иссиня-черных волос – бледное, с полными чувственными губами). – Мне казалось, что люди, работающие в вашем ведомстве, к смерти должны относиться… Непредвзято, что ли. Не имея права ни на что личное.

– А вы считаете, что за моей одержимостью стоят личные мотивы?

– Чаше всего так и бывает… Трудно представить, что вами руководит одно лишь служебное рвение. Вы рано или поздно привыкаете… Становитесь жестче и циничнее. Вы не обиделись?

– Считайте меня жестким циником.

– Нет, нет, – живо возразила она. – Я же сказала: вы одержимый. Я бы предположила, что у вас убили родных или любимую женщину… Ох, простите. Я, кажется, угадала.

– Мы не были с ней близки, если вас это интересует, – зачем-то сказал Туровский.

– Все равно. Все равно это больно. Нелепо.

Она закрыла лицо ладонями.

– Страшно!

Страшно. Сергей Павлович закрыл глаза. В затылок кольнуло чем-то острым и раскаленным. Он глубоко вздохнул, стараясь унять боль. Чувство нереальности возникло и не проходило.

– Вы подозреваете кого-нибудь?

– Всех, – через силу выдавил он.

– Почему? Неужели никого нельзя исключить?

– Как?

– Ну, не знаю. По психологическим мотивам… Или по наличию алиби.

– Вы подтверждаете алиби Козакова. Он подтверждает ваше.

– Вот видите!

– Это ничего не значит. Вы же «греетесь возле него».

Она собралась было дать резкую отповедь, но Туровский вдруг рявкнул:

– В котором часу он пришел к вам? Быстро!

– Не знаю, – растерялась Кларова. – Что-то около девяти.

– Когда пришли Даша и Светлана?

– Вскоре… Но потом Света ушла опять.

– Ну естественно, – кивнул Сергей Павлович. – Девочка деликатная. Даша осталась?

– Осталась… Не знаю, может быть, она меня ревновала? Она всегда так тянулась ко мне, а я…

«Может быть, – согласился про себя Туровский. – А возможно и другое. Даша училась неосознанно копировала мать (а когда человек начинает что-то делать в своей жизни осознанно? В тринадцать лет? В тридцать? В пятьдесят? Или все то, что мы гордо именуем разумом, – лишь сложная цепь первобытных инстинктов?), с тем чтобы в будущем наставлять рога своему богатому (уж это обязательно!) и доверчивому мужу». И – по странной ассоциации, подумав о грядущем супруге Кларовой-младшей, он вдруг понял, откуда у него возникло это ощущение нереальности, ошибки в логике.