Медиум - [2]

Кисточка в руках Георгия скользила по гладкой поверхности, испещренной клинописью. Ассистентка Настенька Фельдман, очаровательная ведьмочка-практикантка, сидела на корточках рядом, приготовив блокнот, и, затаив дыхание, следила за действиями профессора. Она была влюблена в Гоги до беспамятства (кабы не личное его расположение, сидела бы до седых волос в своем Козельске младшим научным сотрудником. А тут Тибет… Международная экспедиция! Она и мечтать о таком не смела.).

Древний манускрипт, переживший под развалинами, казалось, само Время, наконец-то предстал перед археологами – как живое свидетельство Истории. Тайной, почти божеством, достойным самого трепетного отношения. И теперь, это зная каждый, на несколько ближайших дней этот участок раскопа превратится в подобие операционной: днём – при ослепительном горном солнце, вечерами – при свете переносных ламп, работающих от старенького шумного движка.

Неподалеку от отгороженного квадрата, у дальнего края, сидел на камне старик в обветшавшей одежде. Он был здесь с того момента, как экспедиция развернула первые палатки. Уходил ли он спать или за едой – никто не знал. К нему успели привыкнуть за несколько дней, как привыкают к некой детали пейзажа. В первый день кто-то из молодых попробовал подойти, порасспросить на плохом английском, но старик только еле заметно качал головой: то ли не хотел вступать в переговоры, то ли не понимал языка. Его почему-то интересовали раскопки, притягивали, словно магнитом, хотя – Гоги голову готов был прозакладывать – понять что-либо стороннему человеку в действе со скребками-кисточками было совсем не просто.

– Кто это? – спросил он по-английски одного из местных, наемного рабочего.

– Тхыйонг, – чуть ли не шепотом ответил рабочий, косясь на неподвижную фигуру на камне. – Тот, Кто Знает.

– Откуда он пришел? Насколько мне известно, ближайшая деревня в шести днях пути к югу…

– Все так, сабиб… Но про них говорят, что они могут перемещаться по воздуху быстрее птицы. Сам я, конечно, не видел… Но так говорят.

– Он понимает санскрит?

– Он говорит на чанг-коре, северном наречии. Но, думаю, санскрит поймет тоже.

Они выбрались из раскопа.

– Как я выгляжу?

Настенька Фельдман запунцовела.

– Как всегда, Георгий Бадиевич, великолепно.

– Ну уж? По-моему, я насквозь пропитался потом и пылью.

Настоящий мужчина и не должен пахнуть французскими духами.

Он рассмеялся и чмокнул её в ушко.

– Ты прелесть, дорогая моя.

– Ну уж? – лукаво передразнила она его. – Так уж и дорогая?

Для кавказца все женщины – дорогие. Ладно, пойду на переговоры с тем аборигеном. Спрошу, может, ему надо что-нибудь. Заодно проверю, насколько я силен в санскрите.

Настенька с тоской посмотрела ему вслед. Вот именно: все женщины… А хочется, чтобы только она.

У старика было смуглое худое лицо, покрытое сетью морщин, будто земля в пору долгой засухи. Длинные седые волосы спускались по плечам, ещё сильнее подчеркивая темный цвет кожи, отчего лицо его напоминало негатив. Гоги не видел его глаз, они совершенно терялись среди морщин, но, подойдя поближе, он вдруг словно провалился в них, как в черный колодец… Он почувствовал странное свечение в их глубине – невидимое свечение черной дыры в далеком космосе. «Не впадай в маразм, – сказал он себе. – На тебя просто влияет местность. Атмосфера: раскопки, манускрипт, древние руны… А старик обыкновенный».

– Кто вы? – спросил он, раздельно и тщательно выговаривая слова. – Что вы тут делаете?

– Сижу, – был ответ.

Гоги рассердился.

– Это я сам вижу. Я имею в виду, что вам здесь нужно? Здесь территория лагеря археологов. Мы про водим раскопки.

Он остановился, подумав, что вряд ли старику известны такие слова, как «археологи», «раскопки»… Но пока он подыскивал подходящие синонимы, старик неожиданно спросил:

– Что ты надеешься здесь найти?

– Гоги задумался. Вопрос был глубоко философский, и ответ, он посчитал, должен выглядеть под стать.

– Знания.

– Знания о чужом прошлом?

– А разве прошлое бывает чужим? Все мы – люди. И потом (Георгия опять понесло в приземленное), правительство вашей страны дало нам официальное разрешение…

Незаметно для себя он увлекся и стал рассказывать все, что ему было известно о монастыре Син-Кьен. Старик слушал, не перебивая, и Гоги горделиво подумал: надо же, коренному тибетцу интересен рассказ чужеземца о его собственной истории!

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил Гоги, внутренне приготовясь услышать длинную философ скую тираду, не говорящую ни о чем прямо, как обычно на Востоке. Но старик ответил кратко и конкретно, без малейшего оттенка позирования:

– Сто тридцать пять… Если принять вашу систему летоисчисления.

– Мой рассказ о здешнем монастыре – он вас заинтересовал?

– Нет.

– Почему? – удивился Гоги. – Мои суждения неверны?

Тхыйонг пожевал бескровными губами.

– Ты знаешь, когда были построены эти стены. Кто за ними жил. Какую веру здесь исповедовали. Это не знания. Это только пустой сосуд. А в сосуде важно то, что налито внутри.

– Что ж, когда-нибудь я доберусь и до этого.

Старик медленно покачал головой.

– Вы мне не верите?

– Верю. Только не могу предостеречь.