Медики шутят, пока молчит сирена - [69]

Чазов, Здоровье и власть… С. 12

* * *

А. И.: «После этого она лет 20 была ректором Института усовершенствования врачей. У нее тяжелая была рука — если подставишься, то почувствуешь, — но мы с ней очень хорошо работали. Она руководила Институтом, где кафедрами заведовали академики, всемирно известные ученые. У нее не было даже кандидатской диссертации, она была не профессор, не доцент. Но если мы бывали на Ученом Совете, то подумать, что перед нами человек без ученого звания было невозможно. Она вписывалась в эту картину научного, ученого мира. Хотя она простая крестьянка. Совсем из деревни. Но Октябрь ее поднял из деревни в школу, потом в Институт, а потом, вот так сложилось, что она руководила здравоохранением, начиная, по-моему, с 1942 года. Война. Рассказывали, что ей жить было негде. Потеснили семью Аллилуевых, переселили наркома в коммунальную квартиру в доме правительства. <…> Преподавали мы в ЦИУВ общую терапию. Степенно, спокойно, полугодовые курсы. И мы там рассказывали, как желудок щупать, как отличать механическую желтуху от паренхиматозной… А потом пришел новый ректор — Мария Дмитриевна Ковригина. Она — своеобразный человек, она пришла и сказала: „Институт усовершенствования врачей в Москве — это не Институт усовершенствования врачей вообще. Вообще — пусть в Куйбышеве учат, в Рязани учат. А мы будем учить по высшему классу. Вот так! И давайте — специальные курсы! Вот, договорилась, электрокардиография“. Я этот предмет терпеть не мог, нам очень плохо преподавали в 1-м Меде электрокардиографию, а в других — и того не было. Ну, вот так я нырнул в электрокардиографию. <…>

Мария Дмитриевна Ковригина открывает заседание Ученого совета. И опаздывает И. А. Кассирский. Она весь совет молча держит. Когда Иосиф Абрамович приходит, она говорит: „Ну, благодарю Вас, Иосиф Абрамович! 20 минут вот эти бездельники были вынуждены Вас ждать. Пожалуйста, садитесь. <К докладчику> Начинайте доклад!“».

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 759

Академик В. X. Василенко и академик Б. В. Петровский (1908–2004) — о клизме

«Выступил Василенко, он всегда говорил очень просто и очень ясные вещи. Он говорил, в частности, о клизме на каком-то сиятельном обществе, а председательствовал тогдашний министр Борис Васильевич Петровский, очень собранный, подтянутый и очень государственный человек. Он говорил: „Товарищ Леонид Ильич Брежнев сказал“, он не мог сказать: „Брежнев сказал“. Это значит — отставка завтра же.

И вдруг Василенко на таком сиятельном собрании говорит: „Я бы хотел поговорить о клизме“. Борис Васильевич ему говорит: „Вечно у вас, Владимир Харитонович, шутки странные“. „Борис Васильевич, клизма — это дело ответственное, кстати, а вам никогда не ставили клизму?“ Понимай, как знаешь. За 15 лет министру, знаете сколько раз ставили клизму!»

Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 751

Болезнь и смерть президента Алжира Бумедьена (со слов А. И. Воробьева)

«Раз это уже публиковалось, то и мне можно говорить. Я лечу в город Алжир в одном самолете с президентом Бумедиеном. Накануне меня вызвал Чазов и говорит:

— Андрей, надо лететь с ним! Его надо вывезти из страны, он не должен умирать здесь.

— Понимаю.

— Вот. И вези в Алжир их президента.

У него криоглобулинемия тяжелейшая, кровь свертывается при 37° в пробирке. Вы знаете, что такое ИГМ-моноклональная гаммапатия? Это тяжело измененная система кровотока. Моноклональный ИГМ <иммуноглобулин> образует молекулу, сцепленную из пяти — пентагаммапатия. Этот моноклональный белок дает нарушения свертывания.

Президента Алжира Бумедьена к нам привезли из Судана в желтухе, с температурой, со снимком мочевого пузыря, где был огромный тумор. Он был по-настоящему в тяжелом положении. Я ничего не понимал, да еще мешали всякие атрибуты, связанные с особым статусом пациента. Мы повторили снимок, в мочевом пузыре не было никакого тумора. Мы уже были приучены к тому, что вокруг таких фигур нарастает большое количество, мягко выражаясь, сложностей. Мы понимали, что надо делать плазмаферез, но мы абсолютно не понимали природы внезапного токсического гепатита. Мы очень многого не понимали — внезапной вспышки болезни, это к гаммапатии никакого отношения не имело, к Вальденстрему это не относилось. Хотя сам товарищ Вальденстрем потом, уже в Алжире, нам говорил: „Все, что ИГМ-моноклональное, называется болезнью Вальденстрема“. Нам это утверждение могло стоить головы. К счастью, там было много народу — из Соединенных Штатов, из Германии, Франции, Англии. Его точка зрения осталась только его точкой зрения. <…>

Я сижу в самолете, а он идет по аэродрому с Косыгиным. Середина ноября, холод. Я ору на его министра Бутефлику, был такой министр иностранных дел.

— Уберите его с воздуха, он там быть не может!

— Извините, он — президент, я ничего сделать не могу.

А он идет с Косыгиным, разговаривает, мы его только собрали, только поставили на ноги, чтобы он прошел эти несколько шагов, а он нам устраивает кордебалет. Вот так. А я смотрю в окно, понимаю, что произойдет. Он прилетел в Алжир, поприветствовал весь народ, а ночью — огромный инсульт. А у меня бригады нет реанимационной, а там — некому. Среди ночи собираемся, через забор залезаем на виллу посла, шифровку в страну, утром под чужой фамилией лечу в Москву и привожу всю бригаду.