Медики шутят, пока молчит сирена - [65]

> Ну, я беру мешки <с замороженной плазмой>, вместе со своими девочками становимся под краны, пускаем горячую воду, мешки размораживать надо руками. Если я буду в размораживателе, то, во-первых, не до того, нет времени, а, во-вторых, можно провраться <перепутать мешки разных групп крови>. Я горячую воду чувствую, и больше 40° никогда у меня не потечет <иначе погибнут кровяные клетки>. Быстро мы эти мешки разморозили и ему два литра влили. Остановилась кровь. Закончили операцию, спротезировали аорту, вынули оттуда тромб, который находился в аневризматическом мешке. Когда мы этот тромб потом открыли, мы все поняли. В огромном этом огурце была небольшая дырочка, там был гнойник синегнойный. Это он дал сепсис. И никаких путей вылечить такой сепсис не было. Это обычный нагноившийся тромб. На этом операция закончилась. Это гипокоагуляционная фаза ДВС: активация фибринолиза, истощение и блокада факторов свертывания, продукты деградации фибрина поступают в русло и обеспечивают кровоточивость».

Академик Андрей Воробьев… 2010

Е. И. Чазов: «В декабре скончался Устинов. <…> С июня 1941 года он непрерывно был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов любил рассказывать, как складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да еще с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского. Шла война, и „оригинальность“ поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил. „Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счет“. <…>

Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской „гвардии“, считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший, в конце концов, свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убежденным в своей правоте. До самого последнего момента — октября 1984 года — он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И все это без выходных дней».

Чазов, Здоровье и власть… С. 206

Умирает последний брежневский генсек

Е. И.: «Первое, что я ему <Черненко> сказал, войдя в спальню: „Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?“

— „Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко. — Но товарищи настояли на моем избрании, и мне отказаться было невозможно“. <…> Надо сказать, что в первое время Черненко пытался продолжать курс, определенный Андроповым. Но мягкий, нерешительный и осторожный Черненко не мог противостоять ни Громыко, ни Устинову, ни Тихонову. С каждым днем его заболевание прогрессировало — нарастали склеротические изменения в легких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счет появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Все это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты. Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днем „добивали“ его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он все чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т. д.»

Чазов, Здоровье и власть… С. 201

На подходе Горбачев

Е. И.: «Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к Горбачеву. Надо сказать, что и большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова, понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой фигуры в Политбюро, как молодой, завоевывавший авторитет Горбачев — наиболее реальный претендент на пост Генерального секретаря. Они понимали, что в случае прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Давление на Черненко было настолько сильным, что при его прохладном отношении к Горбачеву где-то в апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что, казалось, „старики“ добьются своего. Кто или что спасло Горбачева, мне трудно сегодня сказать. <…>

Осенью состояние Черненко стало настолько тяжелым, что он мог выезжать лишь на несколько дней на работу и только после внутривенных введений комплекса лекарств».

Чазов, Здоровье и власть… С. 203

* * *

«10 марта наступила развязка. Последние дни перед этим Черненко находился в сумеречном состоянии, и мы понимали, что это — конец. Сердце остановилось под вечер. Я позвонил Горбачеву на дачу и сообщил о смерти Черненко. Он был готов к такому исходу и лишь попросил вечером приехать в Кремль на заседание Политбюро, чтобы рассказать о случившемся. <…> Выезжая через Боровицкие ворота Кремля, я не думал в тот момент, что уезжаю из одной эпохи в другую эпоху, которая началась с „перестройки“. Шел март 1985 года, перевернувший многое в жизни нашей планеты, в жизни моей страны, в жизни каждого из нас. Начался период, полный драматических и трагических событии. Но это — тема для другого разговора».