Мечты на мертвом языке - [49]

Но вопрос в другом: как появился Эммануил? Я был не против рассказать ей. Даже хотел рассказать, я уже это объяснял.

Значит, с чего началось. В один прекрасный день моя жена приходит в администрацию Цилиной больницы и заявляет: послушайте, здесь больница или что? Я сейчас прямо от дочери. Моя дочь в положении. Это слепому видно. Что тут у вас творится по ночам? Кто смотрит за порядком? Подать мне сюда старшую сестру.

В положении? — говорят они, как будто слышат это слово первый раз. Забегали кругом, приходит нормальный врач, говорит: да, беременна. Точно. Еще что скажете новенького? — спрашивает жена. И пошло: встречи с психологом-консультантом, с лечащим психиатром, с врачом по нервам, с работником социального отдела, со старшей сестрой, с сестрой-хозяйкой. Жена говорит: Циля знает. Она не полоумная, у нее просто мысли немного путаются и депрессия. Она понимает, что у нее внутри, в утробе, дитя, как у нормальной женщины. Она этому рада. Она даже сказала жене: мама, у меня будет ребеночек — и поцеловала ее. Первый раз за два года. Как это вам понравится?

Тем временем производят дознание. Выясняется, виноват один из больничных садовников, цветной. Только он месяца два как взял расчет и уехал в Калифорнию. Я представлял себе, как это случилось. Циля всегда любила цветы. Девочкой вечно зароет в землю семечко и сидит целый день у цветочного горшка, ждет, когда вылупится цветочек. Так же, наверно, и за ним наблюдала. Он вскапывал землю. Бросал туда семена. А она все смотрела и смотрела.

Администрация принесла нам извинения. Извинения! Досадная случайность. Старшая сестра ушла на неделю в отпуск. Я бы мог слупить с них по суду миллион долларов. Не думайте, я советовался с юристом. Я тогда, когда только узнал, обращался в сыскное агентство, чтобы мне его разыскали. Собирался его убить. Разорвал бы на части. Что делать дальше? Опять созвали всех вместе. И психиатра, и психолога, одну только сестру-хозяйку не стали звать.

Единственная надежда, что она сможет жить более или менее нормальной жизнью, говорят они, — это если забрать ее из заведения, дать доносить ребенка и родить в положенный срок. Нет, говорю, я не согласен. Я этого не вынесу. Чтобы у моей Цили, такой Циленьки, как золото, был черный ребенок? Тогда психолог говорит: перестаньте, что за нетерпимость. Хватило наглости! Мало-помалу моей жене пришла хорошая мысль. Ладно, пусть. Мы его потом отдадим. Циле даже не обязательно показывать.

Вы исходите из ложных представлений, говорит их главный. Они все выражаются таким языком. А что это значит, это значит, мы должны взять ребенка к себе, и если нам действительно дорога наша дочь… Тут он читает нам целую лекцию насчет этого ребенка, что он связывает Цилю с жизнью и к тому же она, оказывается, с ума сходила по этому садовнику, этому черному поганцу с зеленой профессией.

Видите, я могу еще откалывать шуточки, потому что вы только взгляните на это удовольствие! Какой у меня завелся закадычный дружок. Куда я пойду, туда и он, даже когда хожу на тот конец парка погонять шары с итальянцами. Они, если увидят меня в супермаркете, зовут: эй, Изя! Тони заболел. Приходите, поддержите компанию. Жена говорит, Эммануила возьми с собой, пусть мальчик приглядывается, в какие игры играют мужчины. И я беру. Эти старые козлы, они тоже всякого повидали на своем веку. Они думают, это у меня какие-то благотворительные дела. И потом, многие из них люди необразованные. Им кажется, евреи все равно не совсем белые, так что на него особенно не пялятся. Он идет качаться на качелях, а они делают вид, что его вообще не было.

Нет, я не собирался уклоняться от предмета. А какой был предмет? Предмет был, как мы взяли ребенка. Моя жена, Нетти, миссис Зи, она меня прямо силой заставила. Говорит: мы должны взять этого ребенка на себя. Или я перееду с Цилей в Новые дома, и мы будем жить на пособие для бедных. Лучше решай, Изя. У нее брат важная птица по социальному обеспечению — так он ее подбивал; он, по-моему, еще и коммунист, если послушать, как он рассуждает последние двадцать-тридцать лет…

Он говорит мне: переживешь, Изя. Ребеночек, как-никак. Родная кровь. Если, конечно, ты не задумал гноить Цилю в этом заведении, пока не обнищаешь вконец и уже не сможешь за нее платить. Тогда ее сбагрят — не в Бельвю, так в другую колонию для хроников. Сперва будет как потерянная, потом станет овощью. Ты этого хочешь, Изя?

После таких разговоров я заболеваю. Я не могу ходить на работу. А пока Нетти каждый вечер рыдает. По утрам ходит неприбранная. Бродит по комнатам со щеткой, но не подметает. Начнет подметать, сразу в слезы. Поставит суп на плиту — ив спальню, падает на кровать. Скоро я начинаю думать, что ее тоже придется помещать в больницу.

Я сдаюсь.

Моя собеседница говорит: правильно, Изя, вы поступили, как надо. Что вам еще оставалось?

Так бы и заехал ей. Я человек не буйный, просто вспыльчивый, но скажите, кто ее спрашивал? Правильно, Изя! Сидит, глаза на меня таращит, кивает головой, очень правильная. Эммануильчик все-таки наконец на детской площадке. Отсюда видно, как он качается на качелях. Будет качаться хоть два часа подряд. Большой любитель этого дела. Заядлый.