Мечты и свершения - [59]
Накануне освобождения
После месячного пребывания в карцере нас, как мы и предполагали, поместили по разным камерам в отделение одиночек. Я попал к Паулю Кээрдо, который до этого сидел один.
Жизнь в одиночке была не легче, чем в общей камере или даже «на поселении». Здесь угнетала полная оторванность от внешнего мира. Единственная возможность для обмена записками предоставлялась в бане, куда из одиночек водили раз в месяц. Кроме того, мы перестукивались по канализационной и водопроводной трубам в камере. Надзирателю никак не удавалось застукать «телеграфистов» — его шаги, хотя он и ходил в обуви на мягкой подошве, были все же слышны в камере. Кое-какую информацию, пусть обрывками, мы получали в результате такой связи о том, как изменился состав политзаключенных: кто вновь прибыл, кто вышел на волю, кого куда перевели. До тех пор пока в камере было что читать, заключенные не теряли бодрости. Когда же книжные ресурсы иссякали, настроение падало.
В условиях полной изоляции особенно важна так называемая психологическая совместимость. Когда люди живут вдвоем, не имея внешних импульсов или тем для обмена мнениями, то они до того основательно изучают друг друга, что знают мысли один другого, привычки, характерные жесты и другие детали.
К счастью, мы с Паулем Кээрдо были людьми одного склада: оба любили читать, писать, переводить. Кээрдо к тому же сочинял. Его многочисленные эссе не были литературно отшлифованы, но написаны хорошо. Обычно мы заранее знали, кто как будет проводить день, и старались не мешать друг другу. Камера была очень узкая, и двоим одновременно двигаться в ней было невозможно. Один непременно должен был сидеть, чтобы дать возможность другомз походить. Мы так и делали: один сидел, другой двигался.
Кээрдо был старше меня, с большим опытом как в политических делах, так и в обыденных, житейских, и поэтому я больше спрашивал, чем отвечал. К тому же он хорошо разбирался в технике, был неплохим психологом. Часто он делился своими литературными замыслами, рассказывал содержание своего будущего произведения. У Кээрдо был острый аналитический ум, нередко саркастический, хотя по форме его разговор был даже благодушный.
Как известно, чем больше город и дом, тем меньше люди знают своих соседей и меньше интересуются ими, тогда как обитатели маленького дома проявляют повышенный интерес к каждому шагу и слову соседа. Эта истина относится и к тюрьме: чем больше камера, тем меньше бросаются в глаза особенности отдельного заключенного, его личности. Только человек с исключительными психологическими интересами может выявить эти особенности. В одиночной же камере они сразу бросаются в глаза.
Как по-разному ведут себя заключенные, оказавшись вдвоем, свидетельствует такой факт. Среди политзаключенных находился Аугуст Борн, бывший ученик из Тарту. По характеру он был замкнутый, неразговорчивый. Я знал его по Тарту. На собраниях в Тартуском рабочем доме он выступал очень горячо, что не очень вязалось с его тихим на первый взгляд характером. В тюрьме его необщительность еще в какой-то мере усилилась. Аугуст Борн словно не находил контакта с другими политическими, даже в принципиальных вопросах. Он довольно поверхностно был знаком с марксистско-ленинской теорией и легко поддался троцкизму. Начал в духе Троцкого рассуждать о перманентной революции, выражать сомнения относительно возможности быстрого роста экономики в Советском Союзе, высказывал и другие взгляды, которых коммунисты не разделяли. В результате он все больше отделялся от других, а очутившись вдвоем с политзаключенным Аперсоном, стал совсем отшельником. Аперсон рассказывал в бане, что в течение двух недель его сосед не обменялся с ним ни единым словом. В их камере царила абсолютная тишина. Прошения о помиловании Аугуст не подавал, с тюремным режимом не мирился и в остальном вел себя, как полагается политзаключенному.
В тяжелой тюремной обстановке случалось, конечно, что с годами отдельные товарищи утрачивали способность сопротивляться и сдавались. При этом некоторые из них откровенно признавались в этом. В конце концов они подавали прошение о помиловании. За все годы таких набралось не больше десятка. Это были люди слабые духом.
Но случалось, что доселе хорошо державшийся политзаключенный вдруг изменял своим принципам, начинал высказывать непартийные взгляды, а через некоторое время заявлял, что, по его мнению, борьба, руководимая Коммунистической партией, не даст успешных результатов, поэтому он «понесет свои кости». Таким оказался Оравас. Правда, о нем и раньше ходили слухи, что он был когда-то полицейским агентом. Но на процессе он выступал солидарно с другими и в тюрьме вел себя порядочно. Поэтому подозрения улетучились. И вдруг однажды он заявил, что переменил свои взгляды, подает прошение о помиловании.
И уж совсем неожиданным был поступок одного заключенного. До ареста он находился на довольно крупных постах в нелегальной партии. И на процессе, и в тюрьме он твердо придерживался революционной линии, не выказывая никаких симптомов духовного падения. И вдруг…
Неразгаданный сфинкс Серебряного века Максимилиан Волошин — поэт, художник, антропософ, масон, хозяин знаменитого Дома Поэта, поэтический летописец русской усобицы, миротворец белых и красных — по сей день возбуждает живой интерес и вызывает споры. Разрешить если не все, то многие из них поможет это первое объёмное жизнеописание поэта, включающее и всесторонний анализ его лучших творений. Всем своим творчеством Волошин пытался дать ответы на «проклятые» русские вопросы, и эти ответы не устроили ни белую, ни красную сторону.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это книга о том, как делается порнография и как существует порноиндустрия. Читается легко и на одном дыхании. Рекомендуется как потребителям, так и ярым ненавистникам порно. Разница между порнографией и сексом такая же, как между религией и Богом. Как религия в большинстве случаев есть надругательство над Богом. так же и порнография есть надругательство над сексом. Вопрос в том. чего ты хочешь. Ты можешь искать женщину или Бога, а можешь - церковь или порносайт. Те, кто производят порнографию и религию, прекрасно видят эту разницу, прикладывая легкий путь к тому, что заменит тебе откровение на мгновенную и яркую сублимацию, разрядку мутной действительностью в воображаемое лицо.
Эта небольшая книга написана человеком, «хорошо знавшим Троцкого с 1896 года, с первых шагов его политической деятельности и почти не прекращавшим связей с ним в течение около 20 лет». Автор доктор Григорий Зив принадлежал к социал-демократической партии и к большевизму относился отрицательно. Он написал нелестную, но вполне объективную биографию своего бывшего товарища. Сам Троцкий никогда не возражал против неё. Биография Льва Троцкого (Лейба Давидович Бронштейн), написанная Зивом, является библиографической редкостью.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.