Мечты и думы - [7]

его ступенчатых террас и каждая

песчинка его дорожек горючи, порою

до жгучести. Всюду доступ легок, по гладким

аллейкам и сквозь листву редких, зарастающих

промежутки между ними дерев и кустиков—

едкому солнцу, отовсюду легко ему

прокрасться. Как-

то насмешливо торчат вдоль дорожек,

в своей чинности и

прибранностн, диковинные деревца и

кустики. А там тянутся сквозные ходы и

своды оранжерей, там дышится

сырой садовой землей, туфом и

мелким гравием — ив них зловещая

сырость и чинная строгость склепа.

Старинный камень террас, ворот,

ступенек — чернеет вдалеке, точно

потрескался и обуглился он от палящего

солнца.

Закоулок былого быта — нарядного,

тощего к изощренного — ныне он печален и

мертв в блеске дня. А жгучая

лазурь нависла над ним, объемлет

отовсюду. И точеные очерки берегов

и террас замерли, как в завороженном сне.

Чудится, что в блесках света мелькают,

роятся и щекотят, как пылинки, мелкие,

но ядовитые мошки. И недобрая усмешка —

у высоко торжествующего, всепроницающего

солнца.

III

Из глубин своих распаленные

Небеса льют пламени ток.

Волны — солнцем все опыленные,

Как блестящей пылью — цветок.

По земле же бьются, сбегаются

Стан ярких теней, лучей.

Перед светом тьма содрогается:

Грозен свет, грознее ночей.

Лучезарный день, день неведомый —

Стоном в воздухе он стоит.

С ним летим к великим победам мы:

Что же нам еще предстоит?

16 июля 1898

Lago Maggiore

(Pallanza)

ЗАСУХА

Нет удержу ветру из степи,

Из края сыпучих песков.

Вблизи все так пусто, как в склепе:

Лишь даль, лишь гряды облаков.

Последние Руси оплоты…

Чу, близится вражий обоз!

А нам не уйти от дремоты —

Так больно в нас солнце впилось.

Ах, полдень, безмерный и рьяный,

Ползет, разевая свой зев.

Стремится в далекие страны

Бессильно-тревожный напев.

Август 1898

Рязань

ЭПИГРАММА

Ивану Б-у

Не сравню тебя с горным потоком:

Я сравню тебя с горным ручьем,

Что журчит в раздумьи глубоком,

Чист и тих в раздумьи своем.

А подчас он пустится скоком…

И тогда с тобою мы пьем

(А, бывало, друг друга бьем).

И все тот же ты перед роком:

Ты поешь пред ним соловьем.

ДО И ПОСЛЕ

За что люблю я с детства жизнь и землю?

За то, что все в ней тайной веселит.

За то, что всюду вещему я внемлю —

Ничто не дарует, но все сулит.

Когда, крутым крушеньем удрученный

В погоне за надменною мечтой,

Спущуся в сумрак жизни обыденной,

Вниз по ступеням лестницы витой, —

В безвестной тишине я буду весел,

Скользнув в укромно-милую мне клеть:

Косящата окна я не завесил,

И думно буду духом я светлеть.

Видны мне из окна небес просторы,

Волнистая вся область облаков —

Уводы млечные, седые горы

И тающие глыбы ледников.

И, рассевая ласковые пены,

Как целой тверди безмятежный взор,

Сияют во красе своей нетленной

Струи небесных голубых озер…

24 апреля 1898

V. ДЕБРИ

Посвящается Владимиру И.

1897/98. Зима. Петербург

Какая ж тайна в диком лесе

Так безотчетно нас влечет,

В забвенье погружает душу

И мысли новые рождает в ней?

Ужели ж в нас дух вечной жизни

Так бессознательно живет,

Что может лишь в пределах смерти

Свое величье сознавать?

Кольцов. «Думы»

I «Не в чистом поле я живу…»

Не в чистом поле я живу,

Не в степи ровной и прямой,

Где просто все и наяву,

Так мертв и светел снег зимой,

И только колос шелестит,

И только чернозем изрыт,

А то все гладко, все блестит,

И воздух во всю ширь открыт.

В дубравах только жив мой дух,

Приютах вьющихся тропин,

Где шелестом исполнен слух

От глушей темных и купин.

О, сколько тихих тайн сулит,

Когда крадется в тень дубов

Тропа, и сумрак шевелит,

И дышит сыростью грибов.

И вот — под сению листвы,

Под сенью зелени густой

Ступаю я, среди молвы

Широколиственной, святой.

Извивы троп, глубины кущ

Моей душе всего милей —

Святилища дремучих пущ,

Где я пугливей и смелей:

Ничто здесь явно не лежит.

Все притаилось за углом,

И чутко сердце сторожит

Нежданный, странный перелом.

К распутью роком приведен,

Я стал в раздумии, как вдруг

Мелькнул налево, — с полуден,

Как бы пещеры полукруг.

Сомкнулись ветви в частый свод.

У ног их приютилась тень,

Редея там, где пройден ход,

Где предугадан тайный день.

II «Поляна! Вот избранный мир…»

Поляна! Вот избранный мир,

Заветный странника приют.

Кругом — дубравной твари пир:

Прозрачно хоры птиц поют.

Вот сокровенный тот затон,

Где ткутся нити легких дум.

Его искал сердечный стон,

Открыл навесов зыбких шум.

И ясен, и таинствен свет.

И кто к поляне путь найдет?

Пока иной душе привет

Она шепнет, о сколько лет,

Как много тихих лет пройдет!

Покой и жизнь — на всем окрест.

Трава растет, и корни пьют.

Из дальних стран, из ближних мест

Незримые струп снуют.

То углублюся я в траву —

Слежу букашек и жуков;

То с неба воздух я зову,

Лечу за стаей облаков…

Простерлась над поляной сеть —

Паров невидимая ткань…

И где-то промелькнула лань…

И дню пора завечереть.

Трепещут вещие лучи

В просветах лип, на мураве.

Они ярки и горячи:

Они созрели в синеве

Небесных вольных тех морей,

Что вечно в вышине шумят.

О вечер, сниди же скорей!..

Верхи дерев тебя манят.

Он озарил, он опалил

Поляну заревом своим,

С собой узоры листвы слил,

Неоспорим, неодолим.

Опять открылся рок дневной:

Час чаяния лес проник.

Под осиянной вышиной

Украдкой крякнул лесовик.

Брожу в сиянии немом,

Пугливо ждущем торжестве.

И явствен свет, и незнаком.

И замер чуткий дух в траве.

Свершится! — шепчет чуткий дух.